Сны о жизни. Софья Емельянова

своей древней книгой "заклинаний"и подкидывала ингредиенты в кипящую воду.

      – Не забудь про корень мандрагоры и щепотку песка из затерянных земель, – не удержался я. – А, да, ещё надо какое-нибудь заклинание сказать. "Вунш-Пунш"или что-то в этом роде.

      Маринка уже вовсю сверлила меня взглядом:

      – Дурак ты, Лёшка. Я, между прочим, в сиделки твои не нанималась, у тебя вроде какая-никакая жена есть.

      – В том то и дело, что жена никакая, – промямлил я. – Лилька дура, обиделась и выселила меня… на дачу.

      – Точно дура, лучше бы сама сюда приехала. Здесь вон воздух какой, чувствуешь? – сестра настежь распахнула окно.

      – Запах навоза я чувствую, закрой ты, сейчас, чего доброго, ещё и суп провоняет.

      – Что за нежный цветочек мой брат, дитя камня и воды. Ты в своем Петербурге совсем от природы отвык, поэтому и болеешь каждый квартал, как по расписанию. Ты же сибиряк, соберись давай и начни тепло одеваться, как мы умеем.

      Я нахмурился. О том, что сибиряк я не вспоминал уже, наверное, лет 10, с тех пор как мы похоронили родителей. Да и не держало меня больше ничего в этой части нашей страны. Обратно вернулся, потому что как оказалось некуда было больше идти.

      Сердце предательски ёкнуло.

      – А пошли на лошадей смотреть, как в детстве? – вдруг заявила Маринка, закидывая в кастрюлю морковь.

      – Какие лошади, Марин, я тут помираю вообще-то, – для полноты картины пришлось сильнее уткнуться в одеяло, изображая озноб. Хотя, по правде говоря, температуры давно уже не было.

      – Ну попозже помрешь, пойдем, а? Пока не стемнело ещё. Тебе полезно будет прогуляться. Кататься тебя никто не заставляет, просто посмотрим.

      ***

      Лошадь вертелась подо мной как дикий бык. Сжав все свои имеющиеся в наличии мышцы и обхватив лошадь за шею, я проклинал этот день, эту деревню, безумную кобылу и звонкий смех Маринки. Особенно звонкий смех Маринки. Как я вообще согласился из дома выйти? Маринка, ведьма, точно мне что-то в суп подмешала. Всю жизнь она со своими травами носится, то одно из леса принесет, то другое, а испытывает на мне. И вот вам, здрасьте! Лошадь дернулась, и я сильнее обхватил ее руками.

      – Лёшка, отпусти бедное животное! – кричала сестра. – Ты же сам её пугаешь!

      – Я пугаю? – с трудом повернув голову в другую сторону я увидел уверенно сидящую в седле Маринку. – У тебя конь адекватный, так бы я на тебя посмотрел!

      Конь Маринке и правда достался хороший, вороной, с густой пепельной гривой и черными- черными глазами.

      – Ма-ри-на, – отчеканил я, подпрыгивая, – кля-нус, я тебя при-бью.

      В ответ сестра залилась смехом и пришпорила коня.

      Моя кляча, верно, решила, что ей в ту же сторону, поэтому, не спрашивая, встала на дыбы, скинула всё лишнее и ускакала вслед за вороным конём.

      Упал я, что удивительно, на бок, свалился неуклюже, словно мешок, и замер. Больно было нигде и везде одновременно, масла в огонь добавляла простудная ломота. Откинувшись на спину, я уставился в небо и, к своему удивлению, громко засмеялся. На душе стало так легко, что она рвалась наружу через этот смех.

      Я вспомнил, как каждое лето нас с Маринкой отвозили на дачу и как мы убегали из дома через всю деревню, чтобы посмотреть на лошадей. Как я боялся, но шел, потому что шла старшая сестра. А то, что ей надо – мне, конечно, было жизненно необходимо.

      Удивительно, как изменились с тех пор мы, как поменялся город, всё куда-то двигалось и деформировалось. Всё, кроме этого места. Просторные зелёные луга по-прежнему дышали свободой, лошади были другие, но если не рассматривать каждую в отдельности, то как будто всё те же. Даже дядя Гриша, местный конюх, всё так же улыбался одним уголком рта, в котором стало немного меньше зубов.

      ***

      До дома дошли в тишине, оба красные и ужасно довольные. Маринка разлила по тарелкам ещё теплый суп и заварила мой любимый облепиховый чай.

      – Марин, открой, пожалуйста окно, – тихо попросил я, улыбаясь. – Только не дразнись, ладно, просто открой.

      Сестра по-доброму прищурилась, потрепала меня за волосы, как когда-то в детстве и раскрыла настежь окна. В комнату ворвался прохладный летний ветер, с запахами скошенных трав, земли и того самого навоза. Уже пели сверчки. У соседей лаял старый пёс Гранит, видимо гонял пролетающих над ним летучих мышей.

      Я улыбнулся. Всю жизнь хотелось уехать отсюда, чтобы стать свободным, а свобода всегда была под боком, стоило только окно открыть.

      Тихий