Вселенная между нами. Шеннон Данлоп

песен.

      Мы добираемся до конца сет-листа если не успешно, то по крайней мере быстро, и Анна подходит к сцене с почти счастливым видом, хвалит наше выступление и предлагает помощь со сборами музыкального оборудования. Мне удается уговорить ее поехать домой вместе. Помимо прочего, это позволит сбежать от Криса и Эрика. На сцене они допустили все мыслимые ошибки – вступали не вовремя, сбивались с темпа и безудержно фальшивили, выдавая ноты, похожие на звуки отрыжки. Когда Анна повторяет, что концерт ей понравился, я смущенно отмахиваюсь. Она тормозит на подъездной дорожке перед моим домом и кладет свою ладонь на мою:

      – Нет, правда. Ты талантлив, не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять это.

      Я смотрю на наши сложенные руки, словно это два плота, увлекаемые течением.

      – Мы могли бы намного лучше, если бы ребята хоть чуть-чуть постарались.

      – Так выступай сольно. Твоя музыка – это твоя музыка; разве не это ты мне говорил? Ты не обязан делиться ею с ними, если не хочешь.

      Что я хочу, так это поцеловать ее, но не делаю этого. Может быть, я слишком труслив, чтобы рискнуть. Смотрю, как пульсирует кожа в плавном изгибе ее шеи. Вынимаю руку из-под ее ладони и, как какой-нибудь доброжелательный школьный психолог, мягко сжимаю ее плечо. Просто кошмар. На деревянных ногах, пошатываясь, выхожу из машины. Вот и все, дело сделано. Я опоздал на корабль, и он больше никогда не проплывет мимо этого берега. Счастливого пути.

      Мне, конечно, удалось поцеловать Мюриэль к концу нашего первого совместного учебного года. Узнав, что она увлекается фотографией, я повел ее на заброшенный железнодорожный мост. Опередив меня, она вскарабкалась на его опору, чтобы сфотографировать вид на открывшуюся внизу пропасть. Я чуть не потерял сознание от страха, но все-таки полез следом за ней, а потом мы поцеловались прямо над бездной, на волосок от неминуемой смерти. Я позволил ей убедить себя, что мне понравился этот выброс адреналина, что я испытал что-то кроме душераздирающего страха, и потом продолжал позволять ей и, вероятно, множеству других людей верить, что я слишком крут, чтобы меня беспокоила мысль о смерти. Только я-то знаю правду: я был трусом тогда и остаюсь им до сих пор.

      Анна выезжает задним ходом на тихую улицу, но прежде чем скрыться в темноте и навсегда исчезнуть из моей жизни, опускает стекло и окликает меня:

      – Эй, не хочешь как-нибудь встретиться? Поболтать обо всяком музыкальном занудстве?

      Очень редко, но удача все же благоволит даже таким трусам, как я.

* * *

      Пару дней спустя я заезжаю за ней в кафе-мороженое, где у нее закончилась одна из последних рабочих смен этим летом, и мы отправляемся в безлюдный парк, в котором я обычно останавливаюсь по пути к дому Гэвина. Это мое тайное убежище, где я сочиняю тексты песен, бормочу себе под нос рифмы и проговариваю вслух то, что приходит в голову. Я никогда и никому не показывал это место, но мне кажется правильным пригласить туда другого серьезного музыканта.

      Поездка сюда