Вселенная между нами. Шеннон Данлоп

петитного состояния, она и не думает. Так же как не думает и о том, над чем обещала себе поразмыслить во время этого короткого перерыва, – о своем соло для прослушивания. Но даже будь это единственным, что занимало бы ее мысли в оставшиеся до выступления дни, она все равно не смогла бы исполнить его идеально.

      Вместо этого она представляет, как опускает левую руку в подсоленную воду, весело булькающую в кастрюле. Такие идеи посещают ее регулярно, хотя в реальности она, конечно, никогда бы не сделала ничего подобного. Это все равно что стоять на краю высокой скалы, испытывая необъяснимое желание прыгнуть. Не раз она воображала, как разбивает кулаком оконное стекло. Или как в ее запястье вгрызается любящая полаять соседская овчарка по кличке Уэнделл. Или как она опускается на колени и кладет ладони на подъездную дорожку, ведущую к дому, как раз в тот момент, когда машина родителей сдает назад, и колеса медленно наезжают на ее руки, вдавливая их в бетон. От постоянных занятий кисть безостановочно пульсирует, и она воспринимает эти странные видения как ментальный способ преодолеть боль, в некотором роде взять над ней верх.

      Резкий телефонный звонок нарушает тишину, эхом разносясь по дому. Анна даже не двигается с места, чтобы взять трубку. Кто вообще звонит в такое время, в середине дня? Разве что торговые представители да какие-нибудь агентства, проводящие социологические опросы. Или Элиза. Боже, должно быть, это и вправду Элиза. Анна закрывает глаза, дожидаясь, когда телефон перестанет звонить. После нескольких секунд тишины звонок раздается снова. Это точно Элиза.

      Элиза стала ее лучшей подругой с тех пор, как в возрасте пяти лет они начали вместе ходить на плавание. Анна и по сей день так представляет ее другим: «Моя лучшая подруга Элиза». Однако в последнее время ей кажется, что это звание слегка устарело, как заношенный и севший после многих стирок свитер. По правде сказать, сейчас ей трудно испытывать к Элизе что-либо, кроме раздражения. Ее стало слишком много, и слишком много всего было в ней.

      Анне не нужно все, ее интересует только одно – а именно стать величайшей скрипачкой из всех, которых когда-либо знал мир. Когда-то мама Анны хотела, чтобы дочь пошла по ее стопам, однако ошибочность этого плана стала совершенно очевидной после того, как четырехлетняя Анна безутешно проревела все три первых танцевальных выступления. Зато когда на школьном уроке музыки она впервые взяла в руки скрипку, то почувствовала, как большая гиря у нее внутри превратилась в воздушный шарик: вот что сделает ее особенной. Правда, с течением времени Анна поняла, что не знает, как дотянуться до своей амбициозной мечты, как ухватить ее ноющей от боли рукой.

      Телефон умолкает, и Анна вдруг спохватывается, что забыла включить таймер, и ругается себе под нос. Давно пора слить с макарон воду и перемешать их со сливочным маслом, молоком и сырным порошком, добавив замороженные соцветия брокколи. А потом возвращаться к репетиции.

      Обычно ее мрачные, жестокие фантазии быстро улетучиваются, однако сегодня они упорно терзают ее мозг, пока она, стоя за высокой кухонной столешницей, жует переваренные макароны и недотаявшую брокколи. Ее запястье – гильза с динамитом, готовая взорваться в любой момент, усеяв все вокруг миллионами картечных осколков. Она ест правой рукой, спрятав левую под мышку, как сломанное крыло. Какой была бы ее жизнь без всего этого? Осталась бы она собой, если бы не играла на скрипке? Анна знает: технически да. И все же трудно представить себе мир, в котором у нее не было бы музыки – главного якоря в ее жизни.

* * *

      – Пожалуйста, давайте сосредоточимся, – просит Лиам.

      Они проторчали в гараже родителей Гэвина почти два часа, но за это время успели поразительно мало, всего-то несколько раз прогнать новую песню. Хотя Гэвин, их барабанщик, и правда старается держать ритм, гитарное соло Криса выходит до того тяжелым и тягучим, будто он волочит по полу чей-то труп, а басовая партия Эрика звучит так отрывисто и неровно, будто он то и дело спотыкается об этот труп и, потеряв равновесие, пытается устоять на ногах. За правым глазом Лиама, пульсируя, нарастает головная боль. Он нутром чует, что песня «Dark Dark Matter»[1] хороша или могла бы такой стать, просто Эрик с Крисом не могут вдохнуть в нее жизнь. Сколько бы электрического разряда он ни вкладывал в свой вокал, результат один – асистолия, отсутствие сердечного ритма.

      – До концерта меньше двух недель, – напоминает он.

      – Меньше двух? – c притворным удивлением переспрашивает Эрик. – Правда? Что же ты предыдущие восемь тысяч раз не говорил нам об этом?

      Отчаявшись из-за отсутствия продуктивности, Лиам авторитарно запретил курить и пить во время сегодняшней репетиции, но это единоличное решение возымело обратный эффект: Эрик стал раздражителен, а Крис то и дело ворчал себе под нос о фронтменах, которые считают себя пупами земли.

      Крис посмеивается над комментарием Эрика, и Лиаму очень хочется двинуть ему по роже. Крис ему вообще не особо нравится, но в этом городишке трудно найти приличного соло-гитариста. Хотелось бы ему, чтобы кто-нибудь вроде его двоюродной сестры Элизы научился играть. Может, у нее и нет музыкального таланта, но на сцене она смотрелась бы в миллион

1

«Очень темная материя» (англ.).