Горе от ума. Александр Грибоедов

тем интрига любви идет своим чередом, правильно, с тонкой психологической верностью, которая во всякой другой пьесе, лишенной прочих колоссальных грибоедовских красот, могла бы сделать автору имя.

      Обморок Софьи при падении с лошади Молчалина, ее участие к нему, так неосторожно высказавшееся, новые сарказмы Чацкого на Молчалина – все это усложнило действие и образовало тут главный пункт, который назывался в пиитиках завязкою. Тут сосредоточился драматический интерес. Чацкий почти угадал истину.

      Смятенье, обморок, поспешность, гнев, испуга!

      (по случаю падения с лошади Молчалина) —

      Все это можно ощущать,

      Когда лишаешься единственного друга, —

      говорит он и уезжает в сильном волнении, в муках подозрений на двух соперников.

      В третьем акте он раньше всех забирается на бал, с целью «вынудить признанье» у Софьи – и с дрожью нетерпенья приступает к делу прямо с вопросом: «Кого она любит?»

      После уклончивого ответа она признается, что ей милее его «иные». Кажется, ясно. Он и сам видит это и даже говорит:

      И я чего хочу, когда все решено?

      Мне в петлю лезть, а ей смешно!

      Однако лезет, как все влюбленные, несмотря на свой «ум», и уже слабеет перед ее равнодушием. Он бросает никуда не годное против счастливого соперника оружие – прямое нападение на него, и снисходит до притворства.

      Раз в жизни притворюсь, —

      решает он, – чтоб «разгадать загадку», а собственно, чтоб удержать Софью, когда она рванулась прочь при новой стреле, пущенной в Молчалина. Это не притворство, а уступка, которой он хочет выпросить то, чего нельзя выпросить, – любви, когда ее нет. В его речи уже слышится молящий тон, нежные упреки, жалобы:

      Но есть ли в нем та страсть, то чувство,

      пылкость та…

      Чтоб, кроме вас, ему мир целый

      Казался прах и суета?

      Чтоб сердца каждое биенье

      Любовью ускорялось к вам… —

      говорит он, – и наконец:

      Чтоб равнодушнее мне понести утрату,

      Как человеку – вы, который с вами взрос,

      Как другу вашему, как брату,

      Мне дайте убедиться в том…

      Это уже слезы. Он трогает серьезные струны чувства —

      От сумасшествия могу я остеречься,

      Пущусь подалее простыть, охолодеть… —

      заключает он. Затем оставалось только упасть на колени и зарыдать. Остатки ума спасают его от бесполезного унижения.

      Такую мастерскую сцену, высказанную такими стихами, едва ли представляет какое-нибудь другое драматическое произведение. Нельзя благороднее и трезвее высказать чувство, как оно высказалось у Чацкого, нельзя тоньше и грациознее выпутаться из ловушки, как выпутывается Софья Павловна. Только пушкинские сцены Онегина с Татьяной напоминают эти тонкие черты умных натур.

      Софье удалось было совершенно отделаться от новой подозрительности Чацкого, но она сама увлеклась своей любовью к Молчалину и чуть не испортила