Прорвемся, опера!. Никита Киров

ему больше, ведь он сам просто ходячий анекдот. Если видишь, что он куда-то пошёл, то явно для того, чтобы устроить какую-то пакость. Веселую подлянку. Сто пудов это он фингал Шухову нарисовал на стенде.

      В отличие от всегда серьёзного Якута, Устинов был шутником и балагуром, часто подкалывал коллег, и Шухова в особенности, по всякой мелочи, но иногда придумывал и серьёзные планы.

      По возрасту ему давно пора было на пенсию, но он ещё работал. Выпивал, правда, Василий Иванович как не в себя, но его ценили, потому что он настоящий профи. И даже мне, после того как я отработал в органах всю сознательную жизнь, будет теперь чему у него поучиться.

      Он наблюдательный, у него хорошее воображение, которое помогает в работе. Со стороны кажется, будто он работает на «отвалите», но своё дело он знал лучше многих.

      Полная противоположность Якуту, и они препирались по каждому поводу. А ещё были закадычными друзьями.

      – Ты когда спал в последний раз, Пашка? – спросил Устинов у меня. – Якут тебя совсем заморил. Ну чё, Сан Саныч, – он потрепал собаку за ухом. – Как твоя жизнь собачья?

      – Начальник, слушай, – прогнусавил задержанный Дружинин. – Ты это, или адвоката мне вызывай, или…

      Бац! Молчавший до этого Якут хлопнул ладонью по столу. Вышло неожиданно, поэтому Дружинин вздрогнул.

      – Вспомнил, – объявил Якут, – как актёра того звали, в «Спруте». Микеле Плачидо. Ты кроссворд тогда гадал, Васька, спрашивал.

      Сказав это, Якут продолжил писать как ни в чём не бывало. Задержанный с испугом посмотрел на него, потом на нас просящим взглядом, думая, что капитан Филиппов свихнулся. Но у Якута свои хитрые методы.

      – Держи, Пашка, – Устинов протянул мне руку. – Сёдня обещал отдать.

      В ладонь мне легли три потёртые купюры и горсть монет. Я присмотрелся. Давно таких не видел. Одна совсем истрёпанная, в 10 000 рублей, почти не отличающаяся от десяти рублей, которые будут ходить потом, а вот эти, старые, по тысяче рублей я вообще забыл. Зато помнил монетки, жёлтые пятидесятирублёвки и несколько крупных монет по сто рублей.

      Точно, цены же ещё в тысячах и миллионах, нули на деньгах уберут только через пару лет.

      – Толик, тебя к нам уже перевели? – Устинов повернулся к вошедшему. – Или ждёшь добро от Шухова?

      – Да из-за медалей этих всё, – Толя отмахнулся и протиснулся за свой стол. – Украл кто-то награды, а где их найдёшь? А пока не найду, не подпишет рапорт в убойный.

      Я тоже сел за своё рабочее место, то самое. я сразу его узнал, будто вчера здесь был. Приятное тепло кольнула в груди. Даже скрипящий потёртый венский стул, будто из другой эпохи – стоит себе, именно такой, каким я его запомнил. Сидел я здесь столько, что всё это мне иногда снилось. На столе, накрытом оргстеклом с трещиной, стояла пишущая машинка, которую я всё хотел починить, но не было времени, лежали тетрадки, ручки, стопка старых дел оперативного учета, от которых несло пылью. В ящике стола завалялась пустая пачка из-под сигарет, собачки от молний, штопор Устинова, который он постоянно терял,