Zoo, или Письма не о любви. Сентиментальное путешествие. Жили-были. Письма внуку. Виктор Шкловский

захваченных территорий”. Он давал деньги на наши первые сборники. У него был знак ОМБ – еще до того, как он что-либо издал (1 июня 1975 г.).

      Тогда, в марте, когда возил статью, я провел в Переделкине почти весь день. Под вечер сказал, что раз к моим писаниям здесь относятся снисходительно, то прочту свое стихотворение “Старик”. Чтоб было понятно дальше, вынужден привести вторую его половину.

      …Быт тек российским сладким сном.

      Ох, мелкая печать,

      И различается с трудом,

      И надо ль различать?

      Как долговечен человек —

      Как тот газетный лист.

      Встречал двадцатый новый век

      Веселый гимназист.

      К нему принес я пыль газет

      И их страниц печаль,

      Что ничего того уж нет

      И никому не жаль.

      Не жалко было и тогда,

      И скучно стало им.

      …В восьмидесятые года

      Со стариком сидим.

      “Бросали бомбы?” – “Да, бросал.

      А может – лишь хотел.

      Не все ль равно, с чего пошло,

      С желаний или дел?..

      Статья, иль бомба, или стих,

      А результат – един.

      Все, все работало на них.

      Все шло в котел один.

      Все в нем кипели – все как есть…”

      “Все?” – “Да. Казалось нам —

      Культуру надо делать здесь,

      Идти к большевикам.

      И повязали всех одним,

      Теперь – уже навек…”

      Со стариком вдвоем сидим,

      И истекает век.

      В его глазах стоит печаль

      И стынет века взвесь.

      И тех ему немного жаль,

      Кто остается здесь.

      Последнюю строфу читать явно не стоило.

      В.Б. промолчал – может, потому, что мы были не одни. Но через час или полтора посреди другого разговора вдруг сказал:

      – Вы говорите: шли к большевикам. Шли. Они обещали, что все будет быстро. Это нравилось. У кого был темперамент.

      Им было не важно настоящее – они хотели сорвать ставку истории.

      Звали. Можно было работать. Кто хотел работать. Мог ждать тот, кто не хотел.

      Всеволод (Вс. Иванов) говорил: большевиков предпочитаю за энергию.

      Мир менялся. Искусство менялось. Это было интересно.

      Эйзенштейн говорил: есть два искусства – советское и большевистское. Он забыл: есть третье. (После паузы.)

      Я не сидел. Ни разу. И выжил. Это почти чудо. Вы правы – не осталось никого. (В начале были строки: “…одна / Сквозит сосна, / А дальше – перерыв. / С боков – лишь ветра синева, / Все рядом с ней – подрост. / Совсем одна, давно одна…”) Совсем никого.

      Заплакал. Заключительную строфу читать, конечно, было жестоко.

      Одна из последних фраз, которые я слышал от него в больнице. Я уже уходил. Он долго смотрел на меня, потом сказал:

      – Тынянов умер. Эйхенбаум умер. Оксман умер. Все умерли.

      Под конец надо сказать о позднем Шкловском и ОПОЯЗе.

      Когда вышел