Два писателя и две утопленные калоши. Вера Анатольевна Прокопчук

имаете, в ситуации, требующей героического преодоления обстоятельств, непременно должен явиться миру герой – и он, разумеется, явился.

      – Вот он! Сам Мараулов! – восторженно прошептал приличного вида старичок, и, снявши картуз, приготовился поклониться почтительнейше.

      Его внучки, две симпатичные юные барышни, с любопытством созерцали означенного Мараулова. То был видный, бравый мужчина с аршинными черными усами, торчащими строго параллельно земной поверхности: правый ус – направо, левый ус – налево. Сверкая форменными пуговицами мундира, он любезно кивнул в ответ на почтительный поклон старичка и, ступая по скрипучим половицам деревянного тротуара, вошел в дверь полицейской управы города Томска.

      – Орел! – старичок потряс пальцем в воздухе. – Видал его вчерась, как на пожар ехал. Повозка летит, а он в ней стоит, а за ним конные пожарные скачут, вроде как эскорт! Ну, прям патриций в Колизее, ни дать ни взять!

      – Да уж, куда там, патриций, – хихикнули девушки.

      – А патриций и есть: ни перед кем не гнется! – старичок поднял палец. – Кухтерина-миллионщика, и того не боится! Кухтерин-то раз кассиршу обидел в театре по пьяни, пощечин ей надавал – так Мараулов его, как босяка последнего, в участке продержал, а потом заставил кассирше той аж тыщу рублей заплатить, за обиду – каков?!

      – Хм, – хором отвечали барышни, заинтересованно глядя в спину уходящего «патриция».

      Глава 2

      Меж тем, в полицейской управе…

      – Итак, пожар в Сенной Слободе потушен, – констатировал полицмейстер г. Томска, постукивая пальцем по стопке исписанной бумаги.

      – Так точно, я же написал об этом служебный рапорт, – отвечал ему Мараулов.

      Тут надо пояснить, что Павел Петрович Мараулов был по должности помощником полицмейстера. Потом он будет и полицмейстером, но это будет несколько позже. А пока….

      – Я читал, – полицмейстер пытался выглядеть строгим, но не удержался и хихикнул. Смех душил его; взявши со стола канцелярский документ о потушении пожара, он прочел вслух с выражением:

      – «Море огня бушевало, крики спасавших свое имущество, команды брандмейстеров – все это сливалось в один гул. По крышам, объятым пламенем в густом дыму , мелькали каски пожарных, языки огня и дыма охватывали работавших, от жары трещали головы, от едкого дыма резало глаза. Пожарные работали в самой гуще огня, редко обливаемые водой… Кто выскакивал из пламени, кого ударило доской или отвалившимся бревном… Это был сущий ад. А пожарные продолжали работать, исполняя свой долг до самоотвержения, несмотря на получаемое ими маленькое содержание, рискуя ежеминутно отправиться к праотцам и забывая совсем себя, они надеялись, что если умрут, то семьи их будут обеспечены городом, что жизнь их застрахована от всяких случайностей…»

      – Точно так-с, именно так и было – подтвердил Мараулов.

      – Павел Петрович, да вы поэт, батенька! – всплеснул руками полицмейстер. – Такой штиль, да в канцелярском документе – каково! ей-Богу, поэт!

      – Никак нет-с, стихов отродясь не писал, – возразил, смущенно потупившись, обладатель шикарных усов и даже зарделся по-девичьи, – я все больше прозу-с… Недавно вот пьесу сочинил!

      – Прекрасно. Собственно, я вызвал вас по другому вопросу.

      Мараулов глянул вопросительно.

      – Я понимаю, сейчас у вас дел невпроворот – Сенную слободу опять топит, – продолжал полицмейстер.

      – Да, – вздохнул Мараулов, – а мне опять тащи обывателей из воды вместе со скарбом! Эх, заработаю я себе ревматизм…

      – Да, да, – вздохнул полицмейстер, – но у меня к вам поручение вот какого свойства: получил я намедни по телеграфу депешу, – он повертел в руках бумагу, – от надворного советника Полежаева, Аристарха Модестовича, из Санкт-Петербурга. У него к нам – к томскому департаменту полиции – один важный вопрос…

      Глава 3

      Вопрос к томскому департаменту полиции возник у Полежаева не сразу, однако, все началось в то утро, когда в петербургский департамент полиции вбежала молодая дама в шляпке, похожей на диковинную чалму, и украшенную пышным, свисавшим книзу перышком неведомой птички. Пушистые белокурые кудряшки (стриженые коротко!), торчащие так трогательно из-под шляпки, были перехвачены на лбу цепочкой с медальончиком. Ее манто, с претензией на элегантность, было слегка потрепанным, однако еще сохраняло свой силуэт и свои претензии. Тихо попискивая, как испуганная птичка, дама просеменила между столов и влетела в кабинет Полежаева.

      – Мадам, без доклада нельзя, – вскричал секретарь. Однако дама уже впорхнула в кабинет, рухнула на стул подле массивного канцелярского стола, за которым сидел хозяин кабинета, и убедительно изобразила обморок. Манто распахнулось, под ним обнаружилось ярко-пунцовое шелковое платье с невероятным декольте. И длинная, очень длинная нитка стеклянных алых бус, многократно обмотанная вокруг шеи, и, тем не менее, свисающая почти до пояса.

      Судебный следователь Полежаев был широкоплечий, поджарый господин, с тонкими чертами лица, чем-то похожий