Черноводье. Валентин Решетько

с синим верхом и красными пересекающимися крест-накрест полосами. Прижав руку к кубанке, он представился:

      – Комендант Стуков! – и кратко, по-военному, спросил: – Из какой деревни обоз, сколько семей, число людей?

      – Из Лисьего Мыса, три семьи! – так же кратко ответил Быстров. Он открыл свой портфель, достал из него лист бумаги и протянул коменданту. – Все переписаны здесь!

      – Что так поздно?

      – Далеко, – ответил Быстров.

      – Сопровождающие? – указал Стуков на парней.

      – Сопровождающие, – подтвердил Быстров.

      – Комсомольцы? – спросил Стуков у парней.

      – Сочувствующие мы, – за всех ответил Иван Кужелев. Комендант внимательно на них посмотрел и проговорил тоном, не терпящим возражения:

      – Останьтесь здесь до завтра. Может, понадобитесь! – он развернул лист бумаги, поданный ему уполномоченным и, пробежав его глазами, аккуратно свернул и сунул куда-то за отворот шинели.

      Оглядывая вновь прибывших, Стуков медленно проговорил:

      – Ночь проведете здесь, на площади, а завтра – на пристань, грузиться на баржи.

      – Это как же здесь?! – возмутилась Акулина Щетинина. – У нас дети грудные!

      Стуков равнодушно посмотрел на людей и ровным голосом отрубил:

      – Дворцов для врагов народа у нас нет. Перебьетесь и так! – его губы тронула едва заметная усмешка. – Если кто считает, что его семью выслали неправильно, не по закону, может обратиться в комиссию! – И комендант указал рукой на край площади, где за двумя сдвинутыми столами сидело пять человек.

      – Это как? – не понял Жамов.

      – Очень просто, пиши заявление, комиссия рассмотрит, – все так же загадочно улыбался комендант.

      Иван Кужелев подошел к Жамову.

      – Дядя Лаврентий, напиши! Ведь партизанил же ты!

      Лаврентий посмотрел на Ивана, на душе у мужика потеплело, и он горько произнес:

      – Куда писать, Иван! Не нужон я совецкой власти. Да и куда вертаться. Все описано. Никто уже назад ниче не возвернет!

      Тут вмешалась в разговор Анна:

      – Напиши, отец, может, помилуют! – проговорила она с надеждой.

      – Меня миловать, мать, не надо. Я за эту власть кровь свою проливал и милости просить у нее не буду. Я не пес шелудивый, чтобы хвостом вилять да в глаза ей заглядывать.

      Анна заплакала и прижалась лицом к плечу мужа.

      – Ох, Лаврентий… – только и смогла проговорить женщина.

      – Как фамилия? – спросил у Быстрова комендант.

      – Жамов Лаврентий.

      Лаврентий вскинул голову, отстранил жену и процедил сквозь зубы:

      – Жамов, я Жамов… ваш бродь!

      Лицо Стукова стало медленно багроветь:

      – В глаза заглядывать, хвостом вилять! – прохрипел яростно комендант. – Врешь, контра, будешь. Не таких обламывали!

      – Это я – контра?!

      – Отец, отец! – испугано прильнула к напружинившемуся Лаврентию