Мелочи архиерейской жизни. Николай Лесков

«сомневалась в судьбе моих писем и очень рада, что они дошли по назначению». А в сущности это меня еще более бесило.

      «Да, они дошли, – продолжал он, – я опасаюсь, что вы вовлечены в заблуждение…»

      «О, будьте покойны, владыко, я не заблуждаюсь: все, что я вам писала и что теперь говорю, – это сущая правда».

      «На духовенство… часто клевещут».

      «Очень может быть, но я сама была свидетельницею многих поступков этого нечестного человека».

      При словах «нечестный человек» владыка опять взмахнул веками и, остановив на мне свои серые глаза, укоризненно молчал. Но видя, что я смотрю ему в упор, и, может быть, заметив, что во мне хватит терпения пересмотреть и перемолчать его, он произнес:

      «И при собственном видении… все еще возможна… ошибка».

      «Нет, извините, владыко, я знаю, что в том, о чем я вам говорю, нет ошибки».

      Он опять замолчал и потом произнес:

      «Но я должен быть… в этом удостоверен».

      «Что же вам угодно будет считать достаточным удостоверением?»

      «Я велю спросить благочинного… и тогда распоряжусь».

      «Но это будет не скоро, и, вы простите меня, я не думаю, чтобы благочинный, его родственник, был более достоверным свидетелем, чем я, дочь человека, известную правдивость которого ценил государь, или чем мои крестьяне, страдающие от попа-лихоимца».

      От последнего слова владыка пошевелился и, как бы желая встать, прошептал:

      «Я чту память вашего родителя, но… дела должны идти в своем порядке».

      «Так дайте хотя средство унять его как-нибудь, пока это дело будет переходить свои несносные порядки!» – сказала я, чувствуя, что более не могу, да и не хочу владеть собою…

      «Прикажите сказать ему… моим именем, что мне… о нем доложено».

      «Для него ничего не значит ваше имя».

      Владыка остановил свои ручки, но терпеливо ответил:

      «Это… не может быть».

      «Нет, извините: я не приучена лгать, и если я вам это говорю, то это именно так и есть. Я ему давно говорила, что буду вам жаловаться, но он отвечал: „Владыка нам ни шьет, ни порет, а нам пить-есть надо“.»

      И только что я это проговорила, как тихий голос владыки исчез и угасший взгляд его загорелся: он пристально воззрился на меня во все глаза и, точно вырастая с дивана, как выдвижной великан в цирке, произнес звучным, сильным и полным голосом:

      «Он вам это сказал?!»

      «Да», – отвечала я, – он сказал: «владыка нам ни шьет, ни порет…»

      И не успела я повторить всей фразы, как в дрожащей руке владыки судорожно зазвенел серебряный колокольчик, и… я через полчаса могла со станции железной дороги послать в деревню известие, что корыстолюбивый поп от нас уже взят.

      Этот незначительный случай, я думаю, может показать, с одной стороны, что наши владыки очень осторожны в своих расправах с духовенством и склонны к решительным мерам только тогда, когда узнают о недостатке субординационной почтительности в иерархии. С другой же стороны, отсюда можно видеть, что при всей прозорливости наших епископов, каковою,