Соловей и роза. Афанасий Фет

я спешу в лицо прекрасной заглянуть,

      И вижу ясное, – и тихо, улыбаясь,

      Ты на слова любви мне говоришь «люблю!»,

      А я бессвязные связать стараюсь речи,

      Дыханьем пламенным дыхание ловлю,

      Целую волоса душистые и плечи,

      И долго слушаю, как ты молчишь, – и мне

      Ты предаешься вся для страстного

      лобзанья, —

      О друг, как счастлив я, как счастлив я вполне!

      Как жить мне хочется до нового свиданья!

      «Я знаю, гордая, ты любишь самовластье…»

      Я знаю, гордая, ты любишь самовластье;

      Тебя в ревнивом сне томит чужое счастье;

      Свободы смелый лик и томный взор любви

      Манят наперерыв желания твои.

      Чрез всю толпу рабов у пышной колесницы

      Я взгляд лукавый твой под бархатом ресницы

      Давно прочел, давно – и разгадал с тех пор,

      Где жертву новую твой выбирает взор.

      Несчастный юноша! давно ль, веселья полный,

      Скользил его челнок, расталкивая волны?

      Смотри, как счастлив он, как волен…

      он – ничей;

      Лобзает ветр один руно его кудрей.

      Рука, окрепшая в труде однообразном,

      Минула берега, манящие соблазном.

      Но горе! ты поёшь; на зыбкое стекло

      Из ослабевших рук упущено весло;

      Он скован, – ты поёшь, ты блещешь

      красотою,

      Для взоров божество – сирена под водою.

      «Ее не знает свет, – она еще ребенок…»

      Ее не знает свет, – она еще ребенок;

      Но очерк головы у ней так чист и тонок,

      И столько томности во взгляде кротких глаз,

      Что детства мирного последний близок час.

      Дохнет тепло любви, – младенческое око

      Лазурным пламенем засветится глубоко,

      И гребень, ласково-разборчив, будто сам

      Пойдет медлительней по пышным волосам,

      Персты румяные, бледнея, подлиннеют…

      Блажен, кто замечал, как постепенно зреют

      Златые гроздия, и знал, что, виноград

      Сбирая, он вопьет их сладкий аромат!

      «Тебе в молчании я простираю руку…»

      Тебе в молчании я простираю руку

      И детских укоризн в грядущем не страшусь.

      Ты втайне поняла души смешную муку,

      Усталых прихотей ты разгадала скуку;

      Мы вместе – и судьбе я молча предаюсь.

      Без клятв и клеветы ребячески-невинной

      Сказала жизнь за нас последний приговор.

      Мы оба молоды, но с радостью старинной

      Люблю на локон твой засматриваться

      длинный;

      Люблю безмолвных уст и взоров разговор.

      Как в дни безумные, как в пламенные годы,

      Мне жизни мировой святыня дорога;

      Люблю безмолвие полунощной природы,

      Люблю ее лесов лепечущие своды,

      Люблю ее степей алмазные снега.

      И снова мне легко, когда, святому звуку

      Внимая не один, я заживо делюсь;

      Когда, за честный бой с тенями взяв поруку,

      Тебе в молчании я простираю руку

      И детских укоризн в грядущем не страшусь.

      Одинокий дуб

      Смотри, – синея друг за другом,

      Каким широким полукругом

      Уходят правнуки твои!

      Зачем же тенью благотворной

      Всё кружишь ты, старик упорный,

      По рубежам родной земли?

      Когда ж неведомым страданьям,

      Когда жестоким испытаньям

      Придет медлительный конец?

      Иль вечно понапрасну годы

      Рукой суровой непогоды

      Упрямый щиплют твой венец?

      И под изрытою корою

      Ты полон силой молодою.

      Так старый витязь, сверстник твой,

      Не остывал душой с годами

      Под иззубренною мечами,

      Давно заржавленной броней.

      Всё дальше, дальше с каждым годом

      Вокруг тебя незримым ходом

      Ползет простор твоих корней,

      И, в их кривые промежутки

      Гнездясь, с пригорка незабудки

      Глядят смелее в даль степей.

      Когда же, вод взломав оковы,

      Весенний ветр несет