Рассеивая сумрак. Раб и меч. Сэм Альфсен

а затем вернуться и ехидно бросить лекарю вместе с ударом бича:

      – Wardu[7].

      Нуска плохо помнил, кем он был в Скидане, но знал, что слова этого мужчины, лишённого даже капли дэ, ложь. Нуска не должен быть здесь и не должен это терпеть, но у него не было никаких сил, чтобы воспротивиться обыкновенному человеку. Дэ Нуски была истощена вместе с телом, а восстанавливалась вдали от Скидана очень медленно. Да и, честно говоря, он бы лучше потратил силы на излечение своей спины, чем на попытку бегства. Потому что с такими ранами не то что не переживёшь дорогу домой – не поднимешься.

      Боль преследовала его изо дня в день. Она стала спутником Нуски, почти другом. Только она напоминала ему о том, что он ещё жив.

      Камера. Истязания. Свист бича, невыносимая боль вдоль хребта. Короткий сон, безвкусная пища. Ночной холод.

      О месяце, проведённом в камере, Нуска помнил только это. В его голове лишь чётко отпечатался вопрос: «Зачем они это делают?»

      Но, кажется, спустя этот долгий месяц прислужник догадался, что выкупленный раб так и не понимает ни одного его слова, и подозвал к себе стражника. И тот с ощутимым акцентом начал переводить:

      – Сэдеть.

      Нуска, который через пелену боли не сразу смог осознать, что с ним говорят на родном языке, успел получить ещё несколько ударов, прежде чем команда прозвучала снова:

      – Сэдеть.

      Превозмогая боль и головокружение, Нуска сел, поджав под себя ноги.

      Удара не последовало.

      – Вастань.

      Нуска нахмурился, но, дрожа, поднялся.

      – Опят сэдеть.

      И Нуска вновь повалился на колени.

      Прислужник, подобно назойливой пчеле, что-то жужжал на сонийском, стражник ему отвечал.

      А затем Нуске сообщили:

      – Черезе дени будэти игры. Готовиси.

      Когда Нуска кивнул, его отпустили. Счастье его было неописуемо. Как дурачок, он ещё долго улыбался, оказавшись в камере. Поджав колени к груди, он обнимал себя, покачивался из стороны в сторону и медленно залечивал открывшиеся раны.

      С ним попытались заговорить сокамерники, лица которых показались лекарю обеспокоенными, но без толку: Нуска не знал сонийского, однако на всякий случай запомнил, как будут звучать на нём «сидеть» и «встань».

      Следующим утром его облили горячей водой, а затем оттёрли от засохшей грязи и крови. Нуска догадывался, что его к чему-то готовят, но всё равно был рад избавиться от запаха, который сопровождал его весь месяц. Одежды Нуски сожгли, а затем подали ему белоснежную тунику и сандалии, что уже было намного лучше рваного тряпья, которое лекарь носил с момента, как сошёл с корабля.

      После полутьмы темницы дневной свет ослепил Нуску, а гул толпы оглушил до головной боли. У Нуски возникло ощущение, будто он хорошенько приложился обо что-то головой, ведь ни видеть, ни слышать он не мог на протяжении часа.

      Видимо, стражники знали об этой особенности заключённых и Нуску не трогали. Лишь когда он стал вертеть головой, с изумлением оглядывая огромный амфитеатр и сотни собравшихся на трибунах людей, его за шиворот стащили с лавки и потащили

7

Wardu – «раб» на скиданском.