Стихи и вещи: Как поэты Серебряного века стали иконами стиля. Екатерина Горпинко

улыбками меня, поэта, –

      я цветами нашью их мне на кофту фата!

      Фотопроба к кинофильму «Барышня и хулиган». Москва, 1918

      Маяковский здесь примеряет на себя роль кутюрье, материалом которому служит собственный голос, закатное небо, улыбки женщин. Умение шить поэтические одежды из чего угодно (латинское слово «текст», textum, переводится как «ткань») становится постоянным приемом его поэтики:

      Лягу,

      светлый,

      в одеждах из лени

      на мягкое ложе из настоящего навоза…

      Тоже из «Трагедии»:

      Мы солнца приколем любимым на платье[12],

      из звёзд накуём серебрящихся брошек.

      Или в стихотворении «Мы» («Лезем земле под ресницами вылезших пальм…») 1913-го:

      Перья линяющих ангелов бросим любимым на шляпы,

      будем хвосты на боа обрубать у комет, ковыляющих

      в ширь.

      Тот же 1913 год – «Из улицы в улицу»:

      Лысый фонарь

      сладострастно снимает

      с улицы

      чёрный чулок.

      Или щемящий образ из поэмы «Про это»:

      Горизонт распрямился

      ровно-ровно.

      Тесьма.

      Натянут бечёвкой тугой.

      Край один –

      я в моей комнате,

      ты в своей комнате – край другой.

      А между –

      такая,

      какая не снится,

      какая-то гордая белой обновой,

      через вселенную

      легла Мясницкая

      миниатюрой кости слоновой.

      Ясность.

      Прозрачнейшей ясностью пытка.

      В Мясницкой

      деталью искуснейшей выточки

      кабель

      тонюсенький –

      ну, просто нитка!

      И всё

      вот на этой вот держится ниточке.

      Но вернемся к желтой кофте. Эта вещь стала для поэта не только средством привлечения внимания, но и некой маской, специально создаваемым образом, чтобы «лиф души» не расстегнули[13].

      Хорошо, когда в жёлтую кофту

      душа от осмотров укутана!

      Об этой своеобразной «защите в нападении» вспоминала актриса Ия Ильяшенко: «Однажды позвонил мне по телефону и пригласил на поэтический вечер. Я долго не соглашаюсь: “Не хочу, если вы в желтой кофте!” Но он ответил: “Я знаю, как надо заезжать за дамами” – и повесил трубку. Вечером приходит совсем незнакомый – причесанный, в смокинге. Я не смогла скрыть удивления: “Володя, вы ли это?”, выходим на улицу, а у крыльца – рысак под сетью. Потом, уже в зале, мы шли по проходу к своим местам, а публика шептала: “Маяковский с Незнакомкой!” Хорошо помню и прыжок Маяковского на сцену, когда объявили его выступление, и смех в зале… Я его тогда спрашивала: “Почему футуристы себя так ведут? Красками лица разрисовывают, и эта ваша морковка в петлице…” А он отвечал: “Вы думаете, легко читать стихи, когда тебя осмеивают? Так вот, это тренировка”»{22}.

      Пройдет время, и ожидаемо Маяковский перерастет

12

В эссе поэта «О разных Маяковских» (1915) возникает образ северного сияния, которое «никак не пришить вашей жене на юбку», но, как видите, в стихах все возможно, даже солнце на платье.

13

Стихотворение «Из улицы в улицу» (1913): «Лиф души расстегнули. / Тело жгут руки…»

22

Овчаренко-Чернодубровская Е. Ф. Я жадно впитывала… // Нева. 2005. № 9.