Житие Сам Няма или записки агента межгалактической разведки. Андрей Графский

, и когда меня привезли «домой» из больницы, первое время чувствовал себя не в своей тарелке. А ведь так оно и было! Некоторые странности в моём поведении тогда списали на последствия болезни. Но с тех пор, относились ко мне настороженно, видно что-то чувствовали такое. Однако, потом привыкли, заставили себя верить, что всё у них нормально, и всё пошло своим чередом. Вообще-то я старался не расстраивать понапрасну своих стариков, хорошо учился, помогал по дому и всё такое. Теперь-то, когда остался только один старикан, я могу смело обо всём рассказывать, не боясь его травмировать. Он-то давно считает меня чокнутым. Старикан тогда первым почуял неладное, как-то сразу ко мне насторожился, но мозгов, чтобы понять, что произошло с его сыном, у него не хватило, и он сменил первоначальную враждебность на полное ко мне равнодушие. Только иногда, когда «принимал лишнего на грудь», его неосознанная враждебность принимала агрессивные формы. Однажды, когда мне было по вашему летоисчислению уже пятнадцать, он даже отважился на то, чтобы убить меня. «Матери» дома не было, она находилась в командировке, и старикан гонялся за мной по всему дому с огромным кухонным ножом, выкрикивая самые страшные ругательства. Мне то его было даже по своему жаль. В конце концов, мне надоело уворачиваться от его выпадов и бегать по комнатам, изображая смертельно напуганного подростка, и я просто отобрал у него нож, а самого «обесточил», выкачал из него большую часть энергии, оставив только то количество, что необходимо для поддержания жизнеобеспечения и уложил спать. Пришлось, правда, еще поработать над его памятью, найдя и стерев эту часть воспоминаний, чтобы потом не мучился.

      Старик жив и до сих пор. Ему за семьдесят. Он еще здорово «закладывает за воротник», успевая при этом жаловаться на свое здоровье. Заниматься его жизнеобеспечением мне некогда, да и надоело «подкручивать гайки» в его биомеханизме выпуска 1932 года, к которому он сам относится хуже некуда, потратив большую часть своей жизни на его активное разрушение. Конечно, можно было бы подкорректировать его «отдел управления», но это уже было бы грубое нарушение каких-то там норм, о которых я всегда знал, с самого начала, но до сих пор не подозреваю от кого. Тогда мой старикан превратился бы в биоробота, перестав быть индивидуальной человеческой единицей. Хотя по мне, большинство из них неплохо бы перепрограммировать. Насмотрелся я на них! Нерациональность их поведения просто ужасна. Они вытворяют такие вещи, которые невозможно ни понять, ни как-то объяснить. Я смотрю на свою фотографию тех лет и вижу огромный, чуть не раздавивший меня тогда ужас, навсегда застывший в моих визорах. Еще бы, очутиться в 1969 году по новому земному летоисчислению, в «стране победившего социализма», как они ее тогда называли, в одном из безликих поселений на берегу реки Долга, где все пропахло гниющей рыбой и хлоркой. Этот запах преследует меня до сих пор. Из-за жутких антисанитарных условий и летней жары, местные жители периодически страдали кишечными инфекциями, самые страшные из которых – холера и брюшной тиф. С шести до двенадцати лет я пережил там только холеры, три большие эпидемии, не считая остальных видов массовых заболеваний. Мне то всё это было совсем не страшно, потому что сам я никогда и ничем не болею. Однако, вся эта суета с эпидемиями очень утомительна. Кстати, холера – довольно забавная болезнь. Когда, заболевший ею человек, за пару дней выпустив из своей задницы, вместе с обильной кровью всё, кроме мозгов, наконец, испускает дух, то в нём, если оставить его лежать при сорока или даже сорокапятиградусной температуре, что бывает там летом, происходят необратимые биохимические процессы, вытворяющие с его телом всякие штуки. Представьте, лежит себе смирно воняющий труп, и вдруг, часа через два, начинает двигаться – садится или переворачивается, жутко корчится, у него начинают сокращаться все мускулы, в том числе и лицевые. А так, как при этих деформациях, из него выходят образовавшиеся внутри газы, как через задний проход, так и через глотку, то можете себе представить, как это шокирует новичков! Извивающиеся, орущие на разные голоса, корчащие рожи и при этом, еще пукающие трупы, кого угодно могут привести в ужас.

      Используя неуклюжую метафору, можно сказать, что моё детство щедро присыпано солью и хлоркой. Если ваше детство присыпано тальком, пудрой, и сладкой ванилью, то вам, можно сказать, повезло.

      Когда мне было двенадцать, мы переехали, сменив одну дыру на другую. Неизвестно, что руководило моими стариками, когда они совершали переезд через всю огромную страну, чтобы поселиться в таком месте, где добывали один из радиоактивных металлов, так необходимый в то время «нашему» военно-промышленному комплексу, чтобы изготавливать ядерные боеголовки для ракет и топливо для атомных станций и атомоходов. Я везде ставлю кавычки, когда пишу «наш», «наши», «наша», потому что никогда не чувствовал своей внутренней причастности ко всему, что волновало аборигенов страны в которой я жил. Поначалу, я даже шокировал иной раз своих одноклассников, выказывая пренебрежительное отношение к какой-нибудь из их святынь. Например, к законсервированной в мавзолее тушке основателя их государства в его современной редакции или выбрасывая недоеденный кусок хлеба в урну. Многовековой голод аборигенов, периодически умудряющихся голодать и даже вымирать миллионами из-за нехватки пищи, живя на одной из самых богатых всяческими ресурсами