Подопечные. Любовь Абрамова

Она не замечала, как вырубалась после таблеток и не осознавала, когда просыпалась: ночь ли, день? Свет не включали. Надзорные говорили, девочкам нужен отдых и покой.

      Телефон отобрали еще дома, знай, лежи да смотри в стену. В глаза уродливому нарисованному зайцу без ног – картинке из детской книжки. Зайчонок упрыгал от непутевых родителей и попал под трамвай. Оторванные ноги были изображены как-то слишком натуралистично, с багровыми лужицами крови. Добрый доктор не торопился начинать операцию, он звонил в Попечительский совет, чтобы потрепанного жизнью зайца и его полноватую ушастую супругу сразу лишили разрешения на ребенка. То есть, на зайчонка.

      Мысли путались. Лиза слышала голос мамы, читавшей эту сказку. Мама ложилась на край Лизиной кровати с книжкой в руках и Лиза засыпала под успокаивающий ритм стишков. Вот почему так тесно было лежать – мама заняла все место. Нет, это была холодная стенка.

      Когда включился свет, Лиза зажмурилась и прикрыла лицо рукой, а малявка снова захныкала. Лампа гудела почище старого холодильника.

      – Этой документы оформляйте, все на новую фамилию и отчество. Решение суда уже у Екатерины Борисовны. У маленькой суд завтра, в полвторого.

      Лиза сумела-таки открыть слезившиеся глаза и увидела, что малышка подползла к краю кровати.

      – Мама, позовите маму! – попросила девочка.

      Сотрудница “Печки” оскалилась в нарочито ласковой улыбке.

      – Конечно, крошка, не волнуйся. Уже завтра ты увидишь свою маму.

      – Правда? – удивилась девочка, а Лиза почувствовала, как сквозь таблеточную одурь проступает злость.

      – Правда, малышка, еще какая правда, – печкистка присела на корточки, чтобы видеть лицо малявки, – завтра ты встретишь свою новую маму, настоящую.

      ***

      – Лиза, вставай!

      Лиза открыла глаза и увидела себя. Ее растрепанная голова, практически потерявшаяся среди подушек, отражалась в огромном зеркале. Лизе понадобилось немало времени, чтобы понять, где она находится. Вместе с осознанием накатила тошнота.

      – Вставай, опоздаешь к завтраку, – пригрозил едва знакомый голос.

      Лиза скинула тяжелое одеяло, села в кровати, услышала, как закрылась дверь. Во рту противно сушило – слизистую стянуло, будто Лиза наелась неспелой хурмы. Лиза встала, толкнула дверцу в дальнем углу комнаты, сдвинула вправо до упора ручку смесителя и напилась холодной воды, оказавшейся прозрачной и чистой. Дома-то водопроводная была мутной, воняла хлоркой. Мама процеживала ее через фильтр, но окончательно избавить от привкуса мог только чайный пакетик.

      Стены в комнате были белыми, как в больнице. Искусственное освещение полностью поглощало своим холодом робкие лучики осеннего солнца: яркие, желтые. Лиза раздраженно стукнула по выключателю, лампы в люстре погасли, но теплее не стало. На стене висел постер «Отличников», Лиза поморщилась. Кажется, Ева считала, что Лиза должна была любить именно такую музыку.

      Рядом с постером – часы. Лиза сверилась с расписанием, выданным домработницей и сдвинула массивную зеркальную дверку шкафа-купе. В висках закололо: резко пахнуло чем-то цветочным. На вешалках – платья разнообразных оттенков розового, размер Лизин, не придерешься. Неужели Ева думала, что Лизу необходимо одевать соответственно цветовой кодировке? Ведь Лиза не была маленькой. Тиканье часов раздражало, казалось слишком громким, густой запах отдушки вызывал новые приступы жажды.

      Интересно, куда Ева дела свитер и джинсы, которые были на Лизе в зале суда? Наверняка выбросила. Ведь Лизе теперь запрещалось носить то, что покупали родители. «Бывшие родители» – поправила себя Лиза.

      Без пяти девять Лиза вышла в коридор и на несколько секунд впала в ступор: «Кажется, вчера лестница была справа. Нет, слева. Чертовы таблетки!» Одинаковые окна в обоих концах коридора, одинаковые шторки, одинаковые горшки с фикусами. Лиза прислушалась: тишина. Неужели в этой семье не принято было болтать за завтраком? Шутить, делиться новостями? Лиза пошла направо и не прогадала: там обнаружилась лестница вниз, к гостиной и столовой.

      Таблетки не позволяли Лизе волноваться, но, все же, сердце неприятно сжалось, когда она увидела своих «родственников». За неуместно большим столом сидела Ева – «новоиспеченная» мать, и Лизины «брат с сестрой». Сестрица приветливостью не страдала: даже не подняла взгляд. Вечером она назвалась Ольгой. Не Олей, а именно Ольгой. Бросила в Лизу свое имя, вздернула нос и вышла. Братишка был более радушным. Его звали Димкой и он обещал помогать Лизе во всем. Вот и сейчас, улыбнулся, отодвинул стул.

      – Садись, чего стоишь, – Ева, наконец, оторвала взгляд от телефона, по экрану которого стучала длинными ярко-розовыми ногтями. Вчера она показалась Лизе молодой и красивой, но сегодня впечатление вышло иным. Возраст выдавали полоски морщин на шее, складки поперек лба и в уголках рта. Да и особенно ухоженной Ева не была. Волосы, нечесаные, собранные в высокий хвост, у корней оказались темнее основной массы. Лак на ногтях частично облупился. У Лизиной мамы всегда были короткие простые ногти нормального человеческого цвета. Врачам запрещалось