Магисса: «Тень тринадцати». Ирина Королева

ю вахту возле массивных дверей склепа, где много лет назад, его братья упокоили силы великого зла. Как же давно это было, размышлял обычно отец Рендол и как же недавно вторили ему старейшины. Всю свою жизнь он посвятил этому великому замыслу. Утренняя молитва, скудный завтрак, работа в архиве, где при свете свечей монахи разбирали и переводили древние свитки. Обедня, после которой ночные стражи шли отдыхать, а остальные продолжали работу над свитками. Вечерня, ночное дежурство, до или после полуночи, сон, и так по кругу. За исключением лишь смены часов, самой важной их миссии существования. Жечь полынь с вербой и читать молитву, чтобы Великое зло даже во сне не смогло определить место своего заточения или заглянуть в мир людей.

      Отец Рендол остановился на секунду перевести дыхание и унять дрожь в худых иссохшихся ногах, «Совет, срочно собрать совет» опять произнес он шепотом, и оперся на каменное перило начинавшейся перед ним лестницы. Монах тяжело со свистом выдохнул и начал подниматься по ступеням, когда наверху показался человек в такой же рясе.

      – Отец Рендол? – раздался голос сверху. – Что ты тут делаешь?

      Монах испуганно взвизгнул: – Там, там…– затараторил он не в силах собраться мыслями. – Там что-то происходит, – он начал тыкать указательным пальцем в сторону склепа. – Там что-то, совет, надо совет…

      – Ты бросил алтарь? – фигура сверху резко кинулась вниз. – Ты бросил алтарь? – Монах схватил отца Рендола за рясу и тут же отшвырнул в сторону. – Старый идиот.

      – Я зажег полынь, и вербу, ты не понимаешь, нужно собрать совет! – кричал монах в спину отцу Торвальду, но тот ничего не ответил, а только быстрее побежал к дверям склепа.

      Отец Рендол закрыл лицо руками и тихонько завыл. Он только сейчас осознал, что натворил. Он прервал молитву. Молитву длиной почти в триста лет!

      – Нет мне прощения, нет мне прощения, – запричитал монах и вскочил на ноги. – Я должен известить старейшин. – С этими словами он начал взбираться по лестнице.

      Отец Торвальд подбежал к алтарю и быстро вынув четки в привычном темпе зашептал молитву. Полынь неспешно тлела, распространяя желтоватые клубы дыма. Тишина. «Может все обошлось?» подумал Торвальд и снова прислушался. Все как обычно. Еле уловимый треск свечей в закопченных, покрытых воском жестяных подсвечниках, легкое покалывание тлеющей травы, неспешный стук деревянных бусин на четках, и его легкий шепот из почти закрытых губ. Все как обычно. Торвальд посмотрел на алтарь не прерывая молитвы, он давно научился думать и даже рассуждать под шепот своих молитв, это давалось ему легко, навык, отработанный годами. «Алтарь слишком заплыл воском» подумал он «Надо завтра отправить отца Каиса отполировать поверхность и собрать на переплавку старый воск. Или лучше отца Рэндола, если его не прогонят старейшины. Как вообще можно было прервать молитву?» отец Торвальд в очередной раз прислушался к тишине «Что его могло так напугать? Может он уже начал выживать из ума? Сколько же ему лет?» он попытался вспомнить, когда увидел его впервые и сколько уже сам находится на служении в храме.

      Торвальд родился в обычной семье, где уже до него росло пятеро братьев. Он был поздним ребенком и отца не особо радовало его появление на свет. С восходом солнца отец с братьями уходили кто трудиться в полях, кто добывать скудный провиант, а он оставался дома с матерью. Все что Торвальд помнил из детства это постоянное чувство стыда, зато что он обуза и нескончаемое чувство голода. Он помнил, как понуро сидел на лавке рядом с матерью и наблюдал как отец с братьями поедают пареную репу или рыбную похлебку. Ему доставалось только обсасывать рыбные кости, да шкурки от пареной репы, которую мать усердно отмывала от земли, несмотря на крики отца за нерасторопность. Она знала, что младшему сыну большего не достанется. За стол он сможет сесть только когда начнет работать в поле или научится ловить рыбу.

      Про храм Торвальд тогда толком ничего не знал. Только местные байки да страшилки долетали до его детских ушей. Расположенный вдалеке от леса, в недрах плачущей горы, храм производил зловещее впечатление. Его выщербленные ветром и временем стены из горной породы, покрывали островки густого зеленого мха, на который сползали бесконечные капли влаги. Редкие глазницы пустых окон зияли чернотой и лишь иногда в них проскакивали отблески свечей, одиноко проходящих монахов. Но это лишь пугало еще больше. Словно застывшее в вечном сне чудовище блеснуло своими мертвыми черными глазницами. Уже давно никто не видел монахов вблизи, не вел с ними разговоров, и никто толком не знал, что именно в этом храме, но все его чтили в благоговейном ужасе еще со времен Магисс.

      Над храмом, почти у вершины горы, располагалась просторная колокольня, увенчанная единственным, но очень увесистым колоколом. Его звон расходился далеко за пределы всех ближайших деревень, но звонил он очень редко и означало это одно. Скончался один из служителей храма и в пятидневный срок, к его подножию должен быть доставлен один из мальчиков в возрасте от 7 до 11 лет. Родитель, принесший в жертву свое чадо, получал щедрое вознаграждение в виде мешочка медяков, по сумме приравненный к пяти золотым, а ребенок исчезал в темном провале массивной двери храма и больше никто и ничего не знал о его судьбе.

      Торвальд