Потрошки. Макс Циммерман

оложился брошенный гравий. Слово “гравий” всегда привлекало Лестера, потому что казалось, что кто-то его ест. Оно создано было для его ассоциаций. Но мальчишки нет уже несколько недель, он немного заплутал, а фонаря или доброй руки никто ему не подал. Стоит осмотреться повнимательней и можно найти на солнце отпечатки чьих-то рук, которые соблазнительно долго гладят его края. Во дворе тоскуют глаза. Улица душная и лишняя в его жизни, Лестер мог бы прекрасно прожить и без этого лета. Ему снилось вчера, что сегодня больше не наступит, но тут он, неосторожно двигающийся вдоль границы, наступил в чьи-то кишки. Плачут облака над головой, он туда смотрит, пока его театральный двор достраивается. В нем есть память, тоска и ностальгия. Они могли бы быть его друзьями, но он уже давно не говорит ни с кем.

      Во дворе возле крупной ограды, недавно перестроенной, есть лавочка, на которой Лестер любит читать истории очень редкие и удивительно удушливые, они нужны ему, чтобы быть образованным и подкованным в любом вопросе, касающемся всего самого непознанного и бестолкового в мире. Он гладит розы и смотрит на акации, представляя, что это могло вызвать у них ревность. Но что-то осторожно встраивается между их стволами и тянет Лестера за руку. Он бы хотел упасть в розовый куст, недокрашенный Алисой, в нем бы он жил и питался гневом королевы.

      Такие выведенные химеры, как Лестер, могут только скалить зубы на ближних своих. Он своему отцу другом никогда не был, потому что в мире папаши существуют вещи более важные, чем место сына. Пожалуй, Лестер мог бы быть ангелом, а лучше не просто рядовым служителем небесной канцелярии, а этаким херувивом, упивающимся собственным светом и, если бы господь-отец позволил, он бы наказал человека. А можно было бы стать принцессой из сказочного порномультика, диск которого выпал ему на глаза, как торчащие уличные кишки. Мясная улица продолжается вплоть до рощицы, лежащей позади двора.

      В огромном дворе, пропитанном морем пота и крови, находится деревянный стол и лавки расписные, резные, крупные, матерые, затертые, толстые и непростые. Глядя на тетушку, сидящую напротив, Лестер пытается прожевать свое равнодушие и колкие слова. Но его буквально завораживает животворящий и странный пейзаж той ситуации, в которой он оказался. Лестеру душно за столом, мухи, жирные и сочные, перекатывали свои воздушные и смачные тела по арбузу, сахару и выжатым долькам лимона. Любой человек, который мог бы попасть на застолье к семье Лестера, подумал бы, что это неокарнавальные бестолковые движения для того, чтобы связать себя с бытием. Но, конечно же, не целым, а только замкнутым в себе.