Кафе смерти. Анна Линская

птицу, найдешь и ребенка, – сказала Ри, и женщина, сидящая напротив, перестала зевать.

      Слова сами складывались в нужные сочетания, Ри говорила быстро, легко, про кролей с тремя лапами и черепах с восемью глазами, советовала носить на груди мешочек с солью и кошачьим усом, а под подушку класть сухую ягоду шиповника и вилочковую птичью кость. К ней в шатер выстроилась очередь, дети тащили за руку мам, день прошел быстро.

      Она откинулась на спинку стула. Ноги гудели, как от долгой ходьбы. И еще – казалось, что с того момента, как она вышла из вокзала в дома, стройку, людей с кофейными стаканчиками, бездомных собак и весь остальной город, до этой самой минуты, в которую она потерла глаза и вспомнила про синюю подводку, должно быть теперь размазанную по всему лицу, – прошла вечность.

      В шатер кто-то вошел, и она открыла глаза. В полутьме стояла женщина. Оглядывалась.

      – Добрый вечер, – понизив голос, сказала Ри. – Садитесь, пожалуйста.

      Женщина опустилась на стул. Ри глянула на нее и вздрогнула. Волосы, глаза, главное – россыпь родинок на шее слева, все как на фотографии. Внутри все сначала похолодело, а теперь наоборот, будто налилось кипятком. Она наклонилась было, чтобы приподнять полог шатра, но тут же поднялась. Перевела взгляд на шар и попыталась вспомнить хоть что-то из подсказок с распечатки.

      – Марина? – вырвалось.

      – Что? – (Кажется, улыбается.)

      Откашлялась и, не поднимая глаз от шара:

      – Ваше имя – Марина.

      – Нет. – Женщина рассмеялась сипло, как будто разломала ветки для розжига. – Промахнулись.

      Она подняла глаза – волосы, родинки, глаза, все растворилось.

      – В самом ближайшем будущем вас ожидает приятный сюрприз, – сказала Ри и добавила: – А в прошлой жизни вас звали Марина.

* * *

      Глупо, конечно, получилось.

      Ри казалось, что вся эта ссора, и штора, сорванная с карниза, и несколько секунд, в которые она только и могла, что тяжело дышать и смотреть на маму, пока у той с лица стиралась злость и появлялась собачья какая-то обида в глазах; Ри казалось, что эта ссора впервые в жизни только ей и принадлежит. Только ей, только ее. В поезде она стояла с прямой спиной у окна в коридоре и представляла, что кто-то сейчас выглядывает из купе и смотрит на эту ее прямую спину, на волосы, додумывает ей историю. Одна шла по улице в Москве, одна поднималась по лестнице, одна заходила в квартиру – свою.

      А потом поняла, ссора эта была единственным возможным продолжением ее жизни, и не было в ней ничего нового. Хотела выпрыгнуть из колеи, но только глубже в нее вошла. Было утро, Ри смотрела в потолок. Если сощурить глаза, не будет видно пятен, потолок – пена на горячем молоке. Почти даже запахло коровьим телом… и завибрировал телефон.

      Ри перевернулась на бок. У них есть договоренность. Звонки в нее не входят, только сообщения, раз в неделю. Телефон завибрировал снова, но ненадолго. Захотелось вдруг – на секунду, не больше, будто кто-то приложил