Чужое зверье. Александр Тамоников

меня выводили оттуда, чтобы избить или облить ледяной водой на морозе или подвесить головой вниз. Иногда не давали воды по трое суток, потом надевали на голову мешок, клали на спину и заливали через воронку ведро воды в рот. Ты захлебываешься и увертываешься от воды, о которой думал несколько суток. От жажды в карцере губы слипались, ужасно хотелось пить. Я лизал стены, чтобы хотя бы от их прохлады получить какое-то ощущение влаги. А потом увертывался в ужасе от потока воды, корчился и захлебывался.

      Пытки длились всю зиму. Вернее, бесконечно. Допросы почти прекратились, вместо них были только пытки. А однажды меня вывели из карцера, дали штаны и завели в теплую комнату. Я с трудом смог сесть, потому что кожа на мне висела клочками после побоев. Немецкий офицер в очках поставил передо мной кружку с горячим чаем и положил листок. Сказал, если я подпишу его, то смогу выпить эту кружку. Целую кружку чая.

      Это было соглашение на сотрудничество с абвером. Я подписал сразу! Не из-за чая, не из-за пыток, нет! Как только я увидел соглашение стать немецким агентом, то сразу понял – это мой шанс вернуться назад, на родину. Я не думал ни о чем, ни в чем не сомневался. Сразу решил, что соглашусь на всё, буду делать вид, что готов сотрудничать. Лишь бы вернуться назад, на территорию Советского Союза, выйти за колючую проволоку. А как только окажусь у своих, то сразу раскрою тайну, сдамся сам и расскажу все, что знаю.

      Я – советский офицер, я гражданин СССР, я – коммунист и не хочу предавать свою родину. Мои родители, моя жена, мои дети живут в этой стране, я защищал эту землю от фашистов. И я не собирался предавать родину.

      Эта бумага была лишь пропуском назад, для меня она ничего не значила, поймите. Зачем мне умирать в муках, предателем, трусом, пленным, если можно принести пользу своей родине? Это было так просто – всего лишь соглашаться на словах с сотрудниками абвера.

      После того как я подписал бумагу, меня с еще десятью офицерами перевезли в отдельный лагерь в пригороде Польши. Там нам дали еду, кровати, одежду, сводили к врачу и в баню. Да, мне пришлось присягнуть Гитлеру на верность… Но я понимал, что это ложь ради спасения. Ни минуты я не собирался служить ему и германской армии.

      Наоборот, я не хотел, чтобы кто-то и вправду мог стать шпионом в Красной армии, смог навредить ей изнутри. Поэтому всегда соглашался на все предложения, изучал любые материалы, что давали нам во время подготовки. Я помогал другим диверсантам с изучением немецкого языка. Я делал все это, чтобы узнать как можно больше информации. Потому что потом планировал передать сведения нашей разведке, я хотел быть полезным здесь. Мне не было сложно лгать и притворяться. Я ничего не чувствовал, ни страха, ни вины.

      Знаете, мне иногда кажется, я остался там навсегда, в том карцере, где нет ничего, кроме темноты и стен. Я стал там живым мертвецом. Потому что ничего не чувствовал, абсолютно ничего, окаменел, застыл изнутри и снаружи.

      В немецком лагере, когда нас обучали, как осуществлять диверсии, рассказывали о