Твой девятнадцатый век. Натан Эйдельман

в 1825-м, если бы не преждевременная смерть в 1822-м; тридцатилетний штабс-капитан и уже известный литератор Федор Глинка. К ним следует добавить нового лунинского сослуживца, двадцатитрехлетнего кавалергардского поручика Павла Пестеля, двадцатилетнего семеновского подпоручика князя Федора Шаховского – и вот весь круг: одиннадцать собеседников во спасение России (лето и осень 1816 года).

      Отдельные подробности о Союзе спасения теперь с трудом улавливаются из лаконичных воспоминаний и позднейших свидетельств: арестованных декабристов больше допрашивали об их последних делах, нежели о первых; многое забылось или было утаено, документы союза были своевременно уничтожены самими заговорщиками.

      Но по крайней мере один разговор – очевидно, похожий на многие другие – история сохранила. Время: конец августа или начало сентября 1816 года; участники: Лунин, Никита Муравьев и Пестель. Зашла, по всей вероятности, речь о том, как перейти от слов к делу спасения России: разрушить крепостное право и ограничить царя конституцией с парламентом (за республику был в то время только Михаил Новиков).

      Все были согласны, что в России многое меняется с переменой царствования, и Пестель, составляя через несколько месяцев устав союза, внесет туда пункт: не присягать новому царю, пока тот не согласится на коренные реформы…

      Как видно, уже тогда, в 1816-м, заговорщики «напророчили» себе 14 декабря 1825 года.

      Но будущее темно; зато в недавнем прошлом была ночь с 11 на 12 марта 1801 года, ускорившая «благодетельную замену» одного монарха, Павла I, другим – Александром I; и тут Лунин между делом заметил, что нетрудно устроить заговор и убить Александра I на Царскосельской дороге, по которой он обычно ездит без большой охраны. Для этого достаточно собрать группу решительных людей и одеть их в маски (чтобы спутники царя не узнали убийц).

      Пестель возражает, что прежде надо подготовиться ко взятию власти, «приуготовить план конституции». Лунин в такую прозу верит куда меньше, чем в поэзию набега («Пестель… предлагает наперед енциклопедию написать, а потом к революции приступить»).

      Он и не подозревает, что уже сделал почти все для оправдания репутации парижской гадалки и даже нет необходимости отправляться за море. Но он все же собирается… Через несколько месяцев Лунин резко упрекнет Ипполита Оже, который «не употребляет свои способности на пользу отечеству», сам же напряженно ищет, выбирая способ своего служения… Союз спасения его не связывает. Он не видит большой разницы – сражаться ли за российскую свободу или за испанскую; судя по всему, надеется все же когда-нибудь вернуться и привезти что-либо новое и важное для кузенов-заговорщиков.

      Оже уговаривает его ехать не в Монтевидео, а для начала хоть в Париж.

      Во-первых, он против людоедства, без которого, говорят, не прожить в пампасах или сельвасах. Во-вторых, «Старый Свет износился и обветшал; Новый еще не тронут. Америке нужны сильные руки, Европе, старой, беззубой, нужны развитые умы».

      В Париж так в Париж. Лунин заезжает к сестре,