Павел. Августин. Дмитрий Мережковский

у вас (Колоссян), как и во всем мире» (1, 6). «Слово Господне пронеслось от вас (общины Фессалоникийской) не только в Македонии и Ахайии, но и везде» (I Фес. 1, 8). В действительности Павел, не удаляясь от больших римских торговых и военных дорог, захватывает проповедью только побережные области, – большей частью гавани, и не заходит в глубь страны. Всюду, на пути своем, встречает он синагоги Иудейского Рассеяния, с готовыми для него ячейками из «прозелитов», «чтущих Бога», язычников, – не только помощь, но и помеху, – свинцовый на ногах его груз: следуя за ним по пятам, разрушают они все, что он сделал.[27]

      Внутренние, впрочем, в самой Церкви, враги – «лжебратия», для него еще опаснее внешних: эти разрушают извне, а те – изнутри. Глухи остаются к проповеди его и язычники, «мудрые и сильные мира сего»; слышат ее только слабые, «глупые», «ничего не значащие», – рабы, женщины и дети, – «сор для мира», «прах, всеми попираемый».

      Он и сам такой же: бедный из бедных, мелкий ремесленник, и вся «похвала» его в том, чтобы никому не быть в тяжесть. «С ними (Акилой и Приской) остался он, по одинаковости ремесла» – шатрово-обойного (Д. А. 18, 3). Так же, как все раввины, Павел, до конца дней своих, будет зарабатывать себе хлеб насущный ремеслом: «хлеба ни у кого не ели мы даром» (II Фес. 3, 8).

      – «Помните, братья, труд наш и изнурение, ночью и днем, чтобы не отяготить никого из вас» (I Фес. 2, 9).

      Письма за него пишут другие, потому что некогда писать самому; только «приветствие», что служит «знаком» подлинности, во всяком письме, пишет собственноручно (II Фес. 3, 17). «Видите, какими большими буквами, pelikois grammasin, я написал вам», – хвалится он простодушно (Гал. 6, 11). Буквы, может быть, большие оттого, что мелко не может писать пальцами, окоченелыми от тяжелого, чесального гребня на ткацко-обойном станке.[28]

      Вот где малое больше великого. Руки Иисуса-плотника, в Назаретские дни, может быть, так же мозолисты, как руки Павла.

      XXXII

      Как все еще глубоко и живо язычество-эллинство; как, с нашей только исторической, человеческой – точки зрения, почти безнадежно, в эти дни, Павлово-Иисусово дело, – об этом лучше всего судить по таким язычникам, как современник Павла (35–125 гг.), живущий в Херонее Бэотийской, в двух шагах от Афин, где Павел проповедует, и от Коринфа, где он основывает одну из первых общин, – восемнадцатилетний юноша, Плутарх, поклонник тех самых страдающих и умирающих, богов, что некогда, в Тарсе, в самосожжении бога Сандлона-Геракла, искушали и отрока Савла.[29] Очень знаменательно, что ни одним словом не упоминает Плутарх о Христе, как будто вовсе не знает Его или не хочет знать, уже во II веке, когда христианство проповедано по всему «кругу земель», от Иерусалима до Рима, а может быть, и до Столпов Геркулесовых.

      «Нечто странное (новое) влагаешь ты в уши наши», – мог бы сказать Павлу и Плутарх, как скажут ему Афиняне (Д. А. 17, 20). Это «новое» не нужно Плутарху или даже вредно, убийственно. Детски счастливый, спокойный, невинный, «предопределенный», язычник, не хочет он и не может знать Христа.

27

William Wrede. Paulus. Tübingen: J. С. В. Mohr (P. Siebeck), 1907. S. 30–31.

28

Baumann. Saint Paul. 54–55.

29

«Иагве-Иакх», как сам Плутарх (Symposion) толкует созвучие этих двух имен, – один из этих «страдающих богов». Он же – «Адонай – Адонис» Ханаанский, а может быть, и до-Ханаанский, Крито-Эгейский. – Д. Мережковский. Тайна Запада. Адонис. – Toussaint. L'Héllénism et L'Apôtre Paul. 170, 183.