Дом для воробышка. Эльвира Браун

ило детдом, в котором с некоторых пор жил мальчик. Здесь так же дрались из-за кусочка тепла, еды, покоя. День за днем приходилось отстаивать права на самые, казалось бы, незначительные блага. Очереди к умывальникам, целые игрушки, возможность получить положенную порцию еды полностью, а не растасканную другими ребятишками – все приходилось брать с боем.

      Все тело сводило от холода, и ребенок просовывал пальчики в деревянный кожух, закрывающий батареи. Но они оказались едва теплыми, так что толку от этого получалось мало. И кто придумал закрывать батареи деревянными щитами, а главное, с какой целью? Если это забота о том, чтобы не обжечься, то если даже сильно постараться, то не обожжешься, скорее сами батареи скоро придется обогревать, чтобы вода в них не замерзла, а если для красоты, так эти грубые короба, выкрашенные в грязно-зеленый цвет, наводили ужас, но никак не претендовали на красоту. Здесь постоянно было холодно, голодно и тоскливо. И тоска эта была под стать батареям: такая же холодная и грязно-зеленая. Дома мама на ночь рассказывала сказку, заботливо подтыкала одеяло с мишками, целовала перед сном, на утро кормила вкусной кашей, но это дома. Дома стоял запах какао, тихонько тикали часы, дома была мама. А в детском доме после отбоя все лежали в своих кроватях и дрожали под тоненькими казенными одеялками. Старые оконные рамы слабо задерживали холодный осенний ветер, и он гулял по всей комнате, колыхая шторы, обдувая бледные личики ребятишек. Если ночные няньки слышали, что кто-то разговаривает или беспокойно ворочается, то всех поднимали и ставили к стенке на полночи. Стоять было еще холоднее, потому что стояли ребятишки только в трусиках и маечках и босиком. Они не плакали, не просили прощения. Наученные горьким опытом, малыши стояли молча, зная, что иначе их не простят, а наоборот, оставят стоять еще дольше.

      Постоянно хотелось есть, даже если съедать то, что готовили. А готовили в этом детском заведении отвратительно. Создавалось ощущение, что кто-то специально портит продукты. Капуста была горькой, каша склизкой и безвкусной, а то, что невозможно испортить, то, все равно, оказывалось несъедобным. К примеру, на полдник давали пряники и какао. Все бы ничего, но пряники выдавались такие твердые, что не откусывались. Похоже, что они были старше самих детишек. Некоторые ребята размачивали их в какао, но это не очень помогало. Какао было таким обжигающим, что пить его не представлялось возможным, а если пряник выскальзывал из слабой детской ручки, то выловить его не стоило даже и пробовать. Ждать, когда все остынет, не хватало времени, так как через пятнадцать минут полдник заканчивался и всех уводили из столовой. С собой уносить недоеденные пряники не разрешали, мотивируя тем, что появятся тараканы. От такого питания выигрывали только собаки и свиньи, для которых растаскивалось то, что не съедали ребята. Здесь все было «схвачено». Одним полагался только недоеденный суп, капуста, другие утаскивали бидонами остатки котлет, лапшу. Но были и те, кому доставались не объедки, а совсем наоборот: свежее молоко, мясо, фрукты. Так что в этом детском доме если кто и жил хорошо, то явно не дети.

      Сережа плохо помнил маму. Сначала он часто о ней вспоминал, а когда вспоминал, то плакал. Но воспитателям и нянькам не нравилось, когда дети плачут, но не потому, что им было жаль сирот. Их раздражал плач, мешал смотреть телевизор, сидеть в телефоне, просто болтать о своих делах. Их наказывали, ругали. Мальчик старался меньше думать о маме, потому что, как только вспоминал, то слезы сами собой текли по бледным щечкам. И вот теперь, лишь иногда в его памяти всплывало лицо усталой женщины, ее шершавые руки и голос. Он как сейчас слышал, как она ему говорит:

      – Серенький мой воробышек… Ты мое солнышко… Мама тебя очень любит…

      А Сережа в это время катал по полу зеленый грузовик. Вот грузовик он помнил хорошо. Мальчик загружал в кузов пластилиновые шарики, представляя, что это яблоки, и катил его к маме, которая сидела на стуле и печально смотрела на сына. Сережа для мамы возил яблоки,… Он мечтал, что вырастет, пойдет работать шофером и будет привозить маме целые машины разных вкусностей.

      Еще он помнит, как однажды приехали врачи и увезли маму, а его, Сережу забрала тетя Марина, соседка по лестничной клетке. Такое случалось и раньше. Мама часто болела, иногда ее на какое-то время клали в больницу, а Сережа все это время жил у тети Марины. Но, на сей раз мама не вернулась.. Мальчик помнит, что тетя Марина тогда сильно плакала. А потом пришли чужие тетки, забрали его и привезли сюда.

      Сначала тетя Марина часто приходила, потом все реже, и вот уже давно не появлялась. Мальчик уже стал привыкать, что из его жизни, периодически, кто-то уходит: сначала мама, потом тетя Марина. Вот только нянька Никитична никак не исчезала. И это было несправедливо.

      Утром нянька Никитична громко ругалась, раздавая шлепки налево и направо:

      – Ну что? Снова обоссались?! Только успевай за вами простыни сушить! Вот будете без простыней спать, на голой клеенке, будете знать!

      Что они будут знать, дети не знали, но, учитывая, как угрожающе про это говорила Никитична, они и не хотели знать.

      Няньку Никитичну никто не любил. Вообще, в детдоме мало кого любили, но Никитичну не любили больше всех. Она вечно была недовольна, постоянно