Снега. Параллельный мир. Ниk Алеkc

угие, он был уверен – есть. Параллельные, перпендикулярные, идущие “голова в голову”, но есть.)

      В своих грезах он видел ее (её) отчетливо. И не только видел. Он ее слышал. Более того. Он ее осязал.

      Но лишь в своих грезах.

      А после этих грез (назовем, наконец, вещи своими именами – наркотического опьянения, опьянения опиатами) наступал тяжелый, “лекарственный” сон. Тьма подкрадывалась на своих бархатных (кошачьих, бесшумных) лапах, и одну из этих лап возлагала на его лицо и тихонько, мысленно приказывала ему “Спать” (спать без снов), а он был слишком слаб, чтобы противостоять воле Тьмы. Тем более, что Тьма вовсе не была злой. Не была холодной и колючей, как морозная зимняя ночь… она была коварной, но очень приветливой. И желанной.

      Поскольку во Тьме не было боли.

      Боли – от самой сильной до терпимой. Ноющей. Впрочем, о ноющей боли он мог пока только мечтать. В основном, приходилось стискивать челюсти, чтобы не заорать, не начать биться головой о стену, не начать крушить всё вокруг… Но он был беспомощен. Его поломанные конечности (обе ноги, бедро, рука (к счастью, левая, Волконский был правшой), треснутые ребра, поврежденные внутренности… они буквально кричали, причем, каждый – своим голосом, и в этой дикой какофонии боли он уже не ориентировался, на каком свете находится, может, это и не объективная реальность (данная нам в ощущениях, привет, университетский курс философии), может, это то, что католики называют “лимб”, а христиане – чистилищем. Видит Бог, он это заслужил, более чем…

      Однако, здоровый, тренированный и еще достаточно молодой организм делал свою работу. Кости срастались, ткани восстанавливались. Лекарства действовали. И с сильных анальгетиков его постепенно начали переводить на более слабые. И мозг понемногу прояснялся.

      Однажды он посмотрел в больничное окно и… удивился. Все еще зима? Увы, грёзы о солнечном сентябре являлись лишь грезами.

      – Сколько я тут уже пробыл? – обратился он к лечащему врачу.

      – Двадцать два… нет, считая сегодняшний, двадцать три дня. Вы, дорогой мой, в рубашке родились. В коме пробыли трое суток.

      – В коме? – голова все еще была слишком тяжелой, чтобы осмыслить услышанное.

      Глаза эскулапа за стеклами очков в тонкой оправе были очень серьезными. Строгими. Внимательными. Сергей навскидку прикинул его возраст – от сорока пяти до пятидесяти, причем, ближе к пятидесяти.

      – Что вы помните? Почему здесь оказались?

      – Авария? – малейшее мыслительное усилие вызывало боль. И тревогу. Почему-то тревогу. По меньшей мере, беспокойство.

      – Именно. То, что выжили, можно считать чудом. Каким вас к нам доставили… в прямом смысле места живого не было. Вы перенесли три операции.

      – А сейчас? – он внутренне похолодел, боясь услышать что-то вроде – “паралич”, “нарушение двигательных функций” или еще какой-нибудь поганый сюрприз, вернее приговор. Хотя то, что он находится в сознании, может разговаривать и даже дышит не при помощи кислородного аппарата, уже вызывало колоссальное облегчение.

      – А сейчас у вас одна задача – идти на поправку. Предупреждаю – будет нелегко, процесс полного восстановления займет месяца два, и это будет не увеселительная прогулка, – губы врача затронула короткая улыбка.

      – Я готов, – обреченно пробормотал Сергей Волконский.

      Собственно, иного выхода, кроме как продолжать выкарабкиваться в реальность, у него не оставалось.

      *        *       *

      Анастасия

      …Она знала, что разговор будет тяжелым. Тягостным. Но раз уж приняла решение – надо ему следовать.

      – То есть, ты решила…

      – Я решила остаться с Дэном.

      – Собираетесь заключить брак? (“Какой отвратительный казенный слог”, подумала Настя).

      – Примерно так.

      – А ты не слишком спешишь? Или на это есть объективные причины? Ты, случаем, не беременна?

      Она ощутила, что лицо ее начинает пылать. Ее попросту бросило в жар. Как всегда, в моменты сильного замешательства (так называемого “испанского стыда”).

      – Нет! – ответила Настя более резко, чем следовало, – Представь, в наше время еще находятся дураки, заключающие браки по любви.

      Горицкий (ее патрон, покровитель, а если уж честно – ее любовник (с разницей в два десятка лет, что, впрочем, большого значения не имело (в настоящий момент, во всяком случае) слегка усмехнулся.

      – Позволь тебе не поверить, малыш. Он тебе привычен, он тебя устраивает, вот так будет точнее.

      Она едва не выскочила из-за стола (разговор происходил в гостиной его особняка), но вовремя вспомнила наставления покойного отца – “чем сильнее тебе захочется дать волю своим чувствам, тем больше ты должна прилагать усилий, чтобы держать себя в руках” – и поэтому постаралась выглядеть спокойной. Просто отставила в сторону блюдо с какими-то деликатесами (откровенно говоря, она терпеть не могла морские деликатесы), взяла в руку бокал с белым вином, сделала пару глотков.

      – И