Лета 7190 хроники стрелецкого бунта. Алексей Филиппов

дующий день молоденький подьячий Разрядного приказа Савелий Егоза очинил перо, поправил уже изрядно обожженную свечу, почесал правое ухо и стал неторопливо заполнять записную книгу.

      «Лета 7190-го апреля в 27 день нарекли на Российское государство в цари государя царевича и великого князя Петра Алексеевича всея России по представлении брата его великого государя царя и великого князя всея Великой и Малой и Белой России самодержца Федора Алексеевич дня в 13 часу в четверг Фоминой недели»

      Затем подьячий глянул на закопченный потолок своей крохотной кельи, чихнул от внезапно засвербевшей щекотки в носу и продолжил писать.

      «Того же числа целовали крест бояре и окольничие и ближние люди государю царю и великому князю Петру Алексеевичу всея Великой и Малой и Белой России самодержцу в хоромах деревянных, где великого государя не стало».

      Закончил Савелий предложение, почесал пером нос, чихнул еще и задумался. Было от чего задуматься ему. Видел он это целование креста. Случай ему такой представился. На всё воля божья…. Со свитком его послали в палаты царские, а там…

      Федор Алексеевич еще хрипел на смертном одре, а рядом же суетились озабоченные люди. Но не о благе болящешго заботились они, не о спасении государя российского, другое на уме у них было.

      – Отходит, ведь, отходит, – бегал из угла в угол боярин Кирилл Полуэктович Нарышкин. – За патриархом скорее посылайте, за Иокимом! Где он?!

      Рядом с постелью умирающего, ближе всех прочих стояли Языковы окольничий Павел Петрович с чашником Семеном Ивановичем да лекарь Ян Гутман.

      – А, может, отудбит еще, государь? – еле слышно прошептал чашник, с превеликой надеждой вглядываясь в сутулую спину лекаря. – Может, а? Ян?

      – Да где там, – отрешенно махнул рукой окольничий, – кончается. Ой, грехи наши тяжкие…

      Чашник порывисто метнулся к окольничему и торопливо зашептал на ухо:

      – Может, мы зря Нарышкину поверили? Может, Ивана – в государи-то надо? Он же старший. Против правды и обычая ведь идем. Против Бога. Боязно-то как…

      – А кто ж его теперь знает, как лучше сейчас? Поздно уже…

      – Ой, зря мы на Петра согласились? Ныне конь конём, а завтра, вдруг, кол колом. Как бы не вышло чего… Ой, зря… Зря… Посадят нас тобой на кол…

      – Ты что, иуда, – откуда ни возьмись, появился рядом шептавшимися румяный Иван Кириллович Нарышкин, – смуту затеваешь? Да я тебя сейчас…

      И вот тут кто-то застонал:

      – Кончился!

      И шепот тревожный зашелестел по хоромам царским:

      –Господи, Господи, Господи…

      А следом крик средь шелеста этого. Внезапный резкий, словно хлыста злого свист:

      – Наталья! Где Наталья?! Петра сюда давай! Петра! Где ж вы все?!

      Это Нарышкин Кирилла Полуэктович волновался. И движение людское от того крика пуще занялось. Засуетились людишки, забегали…

      – В гроб ведь его надо положить, – сложив руки умершего на груди крестом, – причитал Семен Языков, – в гроб…

      – Щас, щас, щас, – суетился рядом Нарышкин. – Наталья! Ети твою… Где ты? Скорей!

      А тут на колени все разом – бух! Патриарх московский Иоаким пожаловал. Патриарх подошел к покойнику и шепотом стал читать молитву. Тихо-тихо в палатах царских стало. Только муха, не ко времени проснувшаяся, где-то возле окна жужжит да шепот молитвенный. И средь той тишины торжественной покашливание вежливое, а следом слова просящие.

      – Готово всё, – сипит Кирилл Полуэктович. – Прости меня, владыка, но пора. Давай Петра на царство венчать. Не пропоздать бы…

      Опять народ заволновался. К трону все взоры обернули. И Савелий, конечно же, как все… Государя нового он желал узреть, а увидел испуганного мальчишку, нахохлившегося, словно воробушек после дождя, и боязливо озирающегося вкруг себя.

      – Наташка, – дергает дочь за рукав Кирилл Полуэктович, – сопли ему подотри. На царство ведь его венчать будут… Ох, Наташка…

      А народ в палатах всё прибывал и прибывал. И не простой этой был народ, а из самых видных все. Молодого подьячего оттеснили к двери. Обидно, конечно, но при таком случае и у двери постоять не грех. Не каждый же день государя на царство венчают. Правда, не видно ничего от двери. Как Савелий не старался, не тянулся на цыпочки, но, кроме чьей-то спины в лохматом кафтане, рассмотреть ничего не получилось. И решил Егоза протиснуться вперед попробовать, и уж вроде щелку кое-какую разыскал, а тут крик бабский за спиной:

      – Да что ж вы делаете, изверги?! Как же можно так? Что ж вы как вороны… Его ж душа еще здесь, а вы…

      Савелий обернулся и увидел царевну Софью. Только не такой он её видеть привык. Всегда она была величава, и как бы торжественна, а тут… Волосы растрепаны, лицо бледное в красных пятнах, руки дрожат. Удивительное зрелище. Только подивиться вдоволь дьячку не суждено было. Подбежали к царевне Нарышкины – отец с сыновьями да окольничий Павел Языков, аки псы сторожевые…

      – Ты это, Софьюшка, того, – оттеснял Кирилл Полуэктович рассерженную