Хождение по мукам. Алексей Толстой

Ильич взял у него сухарь и стал жевать, и он был сладок, так и таял во рту. Зубцов присел около на корточки:

      – Покурить дозволите?

      – Осторожнее только, смотри.

      – У меня трубочка.

      – Зубцов, ты зря все-таки убил его, а?

      – Пулеметчика-то?

      – Да.

      – Конечно, зря.

      – Спать хочешь?

      – Ничего, не посплю.

      – Если я задремлю, ты меня толкни.

      Медленно, мягко падали капли на прелые листья, на руку, на козырек картуза. После шума, криков, омерзительной возни, после убийства пулеметчика, – падают капли, как стеклянные шарики… Падают в темноту, в глубину, где пахнет прелыми листьями. Шуршат, не дают спать… Нельзя, нельзя… Иван Ильич разлеплял глаза и видел неясные, как намеченные углем, очертания ветвей… – Но стрелять всю ночь – тоже глупость, – пускай охотники отдохнут… Восемь убитых, одиннадцать раненных… Конечно, надо бы поосторожнее на войне… Ах, Даша, Даша… Стеклянные капельки все примирят, все успокоят… О, Господи, Господи…

      – Иван Ильич!..

      – Да, да, Зубцов, не сплю…

      – Разве не зря – убить человека-то… У него, чай, домишко свой, семейство какое ни на есть, а ты ткнул в него штыком, как в чучело, – сделал дело. И тебе за это медаль. Я в первый-то раз запорол одного, – потом есть не мог – тошнило… А теперь – десятого или девятого кончаю… Дожили… Ведь страх-то какой, а? Раньше и в мыслях этого не было… А здесь – ничего – по головке за это гладят. Значит, грех-то на себя кто-то уже взял за это за самое?..

      – Какой грех?

      – Да хотя бы мой… Я говорю – грех-то мой на себя кто-нибудь взял, – генерал какой или в Петербурге какой-нибудь человек, который всеми этими делами распоряжается…

      – Какой же твой грех, когда ты отечество обороняешь.

      – Так ведь, Иван Ильич, немец тоже свое отечество обороняет. Он тоже, чай, думает, что – правый. А кто же виноват оказывается в этой музыке?

      – Опасные слова говоришь, братец мой.

      – Зачем… Я говорю, слушай, Иван Ильич, – кто-нибудь да окажется виновный, – мы разыщем. А ну как я зря девятерых заколол?.. Что я с этим человеком сделаю!.. Горло бы ему перегрыз!

      – Кому?

      – Кто виноват…

      – Немец виноват.

      – А я думаю, – кто эту войну допустил, тот и виноват… Кто мой грех на себя берет – тот и отвечать будет… Жестоко ответит…

      В лесу в это время гулко хлопнул выстрел. Телегин вздрогнул. Раздалось еще несколько выстрелов с другой стороны.

      Это было тем более удивительно, что с вечера враг не находился в соприкосновении. Телегин побежал к телефону. Телефонист высунулся из ямы:

      – Аппарат не работает, ваше благородие.

      По всему лесу теперь, кругом, слышались частые выстрелы, и пули чиркали по сучьям. Передовые посты подтягивались, отстреливаясь. Около Телегина появился охотник Климов, степным каким-то, дурным голосом проговорил:

      – Обходят, ваше благородье! – быстро схватился за лицо и сел на землю, –