За правое дело. Василий Гроссман

мой, какая огромная площадь, заблудиться можно.

      – Я бы хотел, чтобы вы заблудились здесь, – проговорил он и смутился от своих слишком смело сказанных слов.

      Но она, видимо, не поняла его.

      – Знаете что, – сказала она, – давайте я вам помогу пыль в комнате вытереть, посуду убрать.

      – Что вы, что вы! – испуганно сказал Штрум.

      – А что же тут такого? – удивленно спросила она.

      Она вытерла клеенку, стала перемывать стаканы и рассказывать.

      А Штрум стоял у окна и слушал ее.

      Какая странная женщина, как не походила она на всех знакомых ему женщин. И как красива! Как это она, не колеблясь, с поразившей Штрума режущей душу откровенностью, рассказывала о себе, рассказала о своей покойной матери, о том, какой у нее недобрый муж и как он виноват перед ней.

      В ее словах необъяснимо соединялись ребячество и житейская опытность.

      Она рассказала ему, что ее любил один «замечательный парень», техник по монтажу, она работала тогда наладчицей в цехе, и теперь сама не понимает, почему не вышла за него замуж, а незадолго до войны пошла за красивого соседа по квартире, уполномоченного Омского райпищепромсоюза, он сейчас на броне («Прижался к броне», – сказала она).

      Нина посмотрела на ручные часики:

      – Ну, пора. Спасибо за угощение.

      – Вам спасибо, я даже не знаю, как благодарить вас.

      – Война, все друг другу помогать должны, – сказала она.

      – Нет, не только за это спасибо. А за чудесный, замечательный вечер. И за ваше доверие ко мне. Поверьте, я очень взволнован тем, что вы так рассказали о себе, – говорил он, приложив руку к груди.

      – Вы странный, – сказала она и с любопытством посмотрела на него.

      – О, я, к сожалению, не странный, – сказал он, – я самый обыкновенный человек. Необыкновенная вы. Разрешите, я провожу вас? – И он почтительно склонился перед ней.

      Она несколько мгновений смотрела ему прямо в глаза, и ресницы ее на этот раз не моргали, а глаза стали пристальными, удивленными и широкими…

      – Какой вы… – сказала она и вздохнула, словно собираясь плакать.

      Да, мог ли он подумать, что эта молодая красивая женщина так много пережила. «Но как доверчива и чиста она», – подумал он.

      Утром, проходя мимо старухи-лифтерши, сидевшей в дачном плетеном кресле, Штрум спросил:

      – Как дела, Александра Петровна?

      – Дела у всех одни, – ответила она. – Дочка болеет; хотела детей в деревню к сыну отправить, а в четверг письмо от невестки – забрали его в армию. Куда теперь их отправить, у той в деревне у самой двое, девочка постарше и мальчишка совсем мелкий.

      42

      В этот день в комитете Штрум узнал о приезде Чепыжина. Секретарша Пименова, шестидесятилетняя, полнотелая старая дева, смотревшая на мужчин, независимо от того, были ли они седыми профессорами или студентами первого курса, осуждающими глазами, сказала Штруму:

      – Виктор