Автоматом и гранатой. Александр Карпов

голову и попытался рассмотреть его работу, движения руками, действия с ранами. Тот стоял, наклонившись, и разрезал ножом голенище сапога разведчика.

      – Нет! Не надо, товарищ военврач! Пощадите. Тащите так, я потерплю, – затараторил разведчик, широко раскрыв глаза и пытаясь противостоять увиденному.

      – Что значит не надо, товарищ Щукин? Как я, по-вашему, с вашей израненной ноги сапог вам сниму? Голень отекла и распухла. Да и саму рану толком не видно. На передовой санитар вам уже один сапог разрезал, а второй побоялся снимать. Так сверху повязку и наложил, – не отрываясь от работы, четко проговорил доктор.

      – Может, попробуете. Больно сапоги хороши. Где я еще такие возьму? – пролепетал в ответ Егор, впадая в алкогольное опьянение от получения большой дозы влитого в него спирта.

      – Нашел, что жалеть! – злобно буркнул военврач. – Сапоги пожалел. Какая ценность? Лучше ноги свои пожалей. Как ходить собираешься?

      Наконец он полностью закончил борьбу с голенищем обуви разведчика и произнес кому-то, кто стоял возле него в палатке:

      – Еще спирту в него влейте.

      Потом доктор внимательно, как бы оценивающе, посмотрел на лицо Егора и обратился к нему уже не официальным тоном, а будто с просьбой или пожеланием:

      – Сейчас будет очень больно. Придется, товарищ Щукин, потерпеть. Иначе никак нельзя. А на сапоги плюнь. Они у тебя трофейные. Вернешься в строй, еще себе добудешь.

      Разведчик промолчал. Ему и так было все понятно. Рану надо обрабатывать, потом лечить.

      Голову его снова кто-то приподнял и, прислонив к губам солдатский котелок, стал вливать в рот очередную порцию зловонной жидкости.

      Бывший идейным, честным комсомольцем, Егор Щукин никогда не пробовал алкогольных напитков и не стремился употреблять их. Его первое, почти вынужденное знакомство с водкой произошло уже на фронте, перед самым первым боем, когда всему личному составу прибывшей и размещенной в окопах маршевой роты выдавали порцию из наркомовских ста граммов, наливаемых в солдатские котелки ковшиком из бидона, что несли по траншеям. А уже на следующий день, лежа на операционном столе в госпитале для легкораненых, Егор получал очередные двести, а то и триста граммов водки в качестве анестезии. С тех пор он почти возненавидел спиртное и никогда не выпивал больше положенных ста наркомовских граммов, отказываясь от большего и отдавая все товарищам, в отличие от него не противившимся дополнительной порции алкоголя.

      А вот сапоги Егору было действительно жаль. Всю войну он ходил в простых солдатских ботинках с обмотками. В них и в караулах был, и на дежурствах, и на занятиях по отработке каких-либо действий разведчиков, и на передовой в окопах вел наблюдение, и в поисках участвовал, и в вылазках в тыл врага. Всегда только в ботинках. Даже валенки зимой он надевал в самые сильные холода, предпочитая все равно обходиться ботинками, но уже с той портянкой, что давала больше тепла ноге.