Чрево Парижа. Радость жизни. Эмиль Золя

рынка, он так и сыпал забористыми словечками из лексикона рыбных торговок и, подбоченясь с вызывающим видом, копировал свою бабушку Мегюден в минуты ее гнева. Тогда он кричал своим чистым, как кристальная струя, голосом маленького певчего, стараясь картавить: «Потаскуха, сволочь, ступай вытри нос своему муженьку, сколько тебе платят за твою шкуру?» Так опошлялось восхитительное детство этого ребенка, который внешностью своей напоминал дитя, улыбающееся на коленях Богородицы. Торговки хохотали до слез, а он, поощряемый ими, не мог уже сказать и двух слов, чтобы не прибавить «черт побери!». Тем не менее сынишка Луизы был очарователен. Он не ведал смысла произносимых им непристойностей и продолжал цвести здоровьем благодаря свежим испарениям и крепким запахам морской рыбы, перебирая весь свой запас грубых ругательств с таким же восторгом, с каким читал бы молитвы.

      Подходила зима. Мюш в этом году стал зябким. С первых же холодов любопытство потянуло его в контору надзирателя. Она находилась в левом углу павильона со стороны улицы Рамбюто, и ее меблировка состояла из стола, этажерки, кресла и двух стульев. Тут же была печь – предмет мечтаний Мюша. Увидев ребенка с промокшими ногами, который заглядывал к нему в окна, Флоран зазвал его к себе. Первый разговор с Мюшем очень удивил надзирателя. Мальчик сел перед печкой и преспокойно сказал:

      – Я хочу капельку поджарить свои костыли, понимаешь? Сегодня дьявольский холод. – И, залившись жемчужным смехом, он прибавил: – Нынче утром моя тетка Клер сама на себя не похожа… Скажи-ка, барин, это правда, что ты греешь ее по ночам?

      Флоран остолбенел и тем не менее почувствовал странное влечение к этому ребенку. Красавица Нормандка по-прежнему была уязвлена, однако отпускала к нему сынишку, не говоря ни слова. Тогда Флоран счел себя вправе его принимать: он стал звать к себе Мюша в свободное время после обеда и мало-помалу пришел к мысли исправить озорника. Ему казалось, что его брат Кеню снова стал маленьким, что они по-прежнему живут в большой комнате на улице Ройе-Коллар. Его отрадой, его заветной мечтой человека, жаждущего самопожертвования, было постоянно жить в обществе молодого существа, и ему хотелось, чтобы это существо оставалось юным вечно, чтобы он мог беспрестанно руководить им, черпая в его невинности любовь к человечеству. На третий же день знакомства Флоран принес азбуку. Мюш привел его в восхищение своей понятливостью. Он выучил буквы с жаром истого парижского уличного мальчишки. Картинки в азбуке необычайно забавляли ребенка. Чтобы отдохнуть после уроков, он устраивал себе в конторе бездну всяких развлечений. Печка неизменно оставалась его приятельницей, источником бесконечных удовольствий. Сначала Мюш пек в ней картошку и каштаны, но вскоре это показалось ему неинтересным. И вот он украл у тетки Клер окуней и, нанизав их на ниточку, зажарил поодиночке, держа над раскаленной топкой: кушанье было с наслаждением