Комиссар. Часть 3. Завершившие войну. Яна Каляева

emphasis>Как известно, именно в минуту отчаянья и начинает дуть попутный ветер.

      Иосиф Бродский

      Глава 1

      Комиссар Объединенной народной армии Александра Гинзбург

      Январь 1920 года

      – Товарищ комиссар! Александра! Посмотрите на меня!

      Саша машинально обернулась на голос и замерла, не в силах выдохнуть. У окликнувшего вместо лица был черный квадрат, нацеленный на нее. Секунду спустя мир перевернулся, черное сменилось белым, рот забился снегом. Что-то тяжелое и теплое придавило сверху, не позволяя шевельнуться.

      Ни выстрела, ни взрыва, только короткий шум борьбы и невнятная ругань.

      – Что за бомба у тебя, с-сука? – орал Фрол, командир комиссарского конвоя. – Какой еще апырат? А ну отвечай!

      Удар, хрип.

      – Слышь, это и впрямь не бомба, Фрол Матвеич, – сказал один из бойцов. – Кодак это, машинка для фотографий.

      – Так, отбой тревоги, – Фрол мигом охолонул. – Васька, слазь давай с комиссара, не твоя, чай, жена-то.

      Васька, младший из бойцов конвоя, пыхтя, сдвинулся и освободил ее. Саша поднялась на четвереньки. Сплюнула окровавленный снег. Ощупала лицо: челюсть цела, зубы на месте, губа только разбита о смерзшийся снег. Робеспьер смотрел на нее укоризненно – они рухнули в сугроб в двух шагах от его копыт. Если бы конь забился, испугавшись суеты и криков, то растоптал бы обоих. Вот вышла бы нелепая смерть. По счастью, этот рысак был поумнее многих людей.

      Солдаты скрутили фотографа – тот орал, что он доброволец из восьмой роты. Кровь с разбитого – сильнее, чем у Саши – лица заливала его городское каракулевое пальто.

      Красный как полковое знамя Васька подал ей руку, помогая встать.

      – Ты эт, не серчай, товарищ комиссар, – пробормотал он. – Я ж подумал, и впрямь бомбист выискался на наши головы… цела сама-то?

      – Цела. Да с чего бы мне сердиться? Спасибо тебе, Василий, – Саша зачерпнула горсть снега, утерла кровь с лица и тепло улыбнулась юноше. – Ты ведь сейчас жизнь свою готов был положить за меня. Повеселились и будет, – это уже Фролу. – Главкома Антонова разыщите.

      Пока Саша приходила в чувство после хлыстовского радения, посыльный от Антонова прибыл в Алексеевку и сообщил, что главком вызывает комиссара в Богословку. Выехали на рассвете и успели прибыть засветло. Едва спешились возле солидной каменной церкви, как случилась эта суматоха.

      – Главкома искать я послал уже людей, – ответил взводный. – Слышь, комиссар, что с этим-то… как его… фотографистом? В разведкоманду б его, там со шпионами разбираться умеют, да, небось, не до него им нынче. Пустим в расход прямо тут?

      – Ага, – рассеянно ответила Саша, приложив свежую горсть снега к распухшей губе. Фотосъемка в прифронтовой зоне, дело ясное, шпионаж. Если нет времени допросить основательно – расстрел на месте по законам военного времени. А этот пытался снять ее лицо! Она и жива-то до сих пор потому, что в ОГП нет фотографии ее лица.

      И все же что-то здесь не сходилось. Почему он окликнул ее, прежде чем фотографировать? Ну какой хотя бы и самый дурной шпион станет так себя обнаруживать?

      Черт, совсем нет времени разбираться, она уже три дня потеряла из-за поездки к хлыстам! И все же это солдат ее армии.

      – Обождите. Я переговорю с ним.

      К ней подтащили фотографа с заломленными за спину руками. Около двадцати лет, округлое лицо выбрито, хотя и скверно. Жидкие усики, большие голубые глаза.

      Саша глянула на циферблат “Танка”:

      – У тебя три минуты, чтоб объяснить мне, какого черта!

      – Товарищ комиссар… Александра… – фотографу трудно было говорить разбитыми губами. – Прошу меня извинить, что причинил столько беспокойства… я не знал, я не подумал… понимаете, я глубоко штатский человек…

      – Что ж тебя в армию понесло, такого штатского?

      – Простите… Боюсь, не смогу изложить этого за три минуты…

      – Уже за две! Хочешь жить – изложишь.

      – Понимаете… вы-то понимаете, разумеется… Новый порядок – то, чего попросту не должно существовать. Война, террор – это все ужасные вещи… но это по меньшей мере честно в своем роде. И это имеет конец. А то, что делают с людьми они – необратимо, это меняет навсегда саму природу человеческого общества.

      – Да хорош уже лозунги пересказывать… Фотографировать зачем полез? Чего ты тут успел наснимать?

      – Видите ли, я с отрочества болел фотографией… это начало нового направления в искусстве. Снимал своих товарищей, бытовые сцены, подготовку к битве. Вас вот мечтал запечатлеть.

      – За каким чертом?

      Фотограф мягко улыбнулся:

      – Понимаете, Александра… о вас столько говорят. Вам известно, что вы – легенда возрождающейся, как феникс, революции? Само ее олицетворение, в некотором роде? А лица вашего никто не знает. Я так мечтал увидеть вас… и многие мечтают.

      Саша длинно и грязно выругалась.