Комиссар. Часть 2. Орудия войны. Яна Каляева

хотелось бы. Завтра вы должны быть на ногах.

      Саша взяла хлеб, разломила на две части и одну вернула Белоусову. Они ели в молчании, запивая водой из ковша. Ночь постепенно отступала, сдавая позиции рассеянной заре.

      Способность осознавать действительность начала возвращаться. Лоб наливался тяжестью, что предвещало скорую головную боль. Отчаянно хотелось продлить состояние безмыслия и безмятежности еще хоть ненадолго. Но пить самогон она бы уже не стала, даже если б ей предложили. Впрочем, кажется, был другой способ.

      Она знала, что нравится мужчине, который сидит сейчас рядом с ней. Месмерические техники для этого не требовались, женщины всегда угадывают такие вещи. Вел он себя тактично и сдержанно, никогда не допускал ничего двусмысленного. Но женщину этим не обманешь. Нет, она давно вышла из возраста, когда девушка за каждым задержавшимся на ее фигуре мужским взглядом немедленно прозревает великую любовь и стремление бросить весь мир к ее ногам. Ничего особенного в этом его интересе не было.

      Но ведь ей сейчас и не нужно было ничего особенного.

      Удивительно, но Белоусов был чисто выбрит… он брился каждый день, всегда, в любых условиях. Саша тряхнула головой, улыбнулась, подалась к нему и потянулась губами к его губам.

      Он осторожно взял ее за плечи и мягко отстранил от себя. Отвел от ее лица упавшую на глаза прядь.

      – Сашенька, вы даже представить себе не можете, насколько я польщен. Если б вы сделали что-то подобное, находясь в другом состоянии… Однако сейчас ничего в таком духе произойти не может. Вы все еще нетрезвы.

      Стало вдруг очень холодно.

      – Простите, – тихо сказала Саша. – Вы, должно быть, перестанете меня уважать теперь.

      – Нет, отнюдь. Хотя вам и в самом деле нельзя было столько пить, да еще натощак. Поймите, я ведь не морализирую… Князев пьет, и однажды это, возможно, погубит нас всех. Когда-нибудь. Но если станете пить вы, то можете погубить все, что делали всю свою жизнь, в течение какого-то часа. Вы ведь не в Красной армии более. Здесь для ваc недопустимо терять над собой контроль.

      Саша уперла локти в колени и спрятала лицо в ладонях.

      – Я знаю, что вы через многое прошли, – продолжал Белоусов. – Я видел людей, которые ломались и от меньшего. Но вам не пить теперь нужно. Вам нужно оплакать дорогого человека, которого вы потеряли. Поверьте, я знаю, о чем говорю. Мои жена и дочь погибли во время эпидемии холеры в девятьсот восьмом.

      – Господи…

      – О таком говорить не принято, но мужчины тоже иногда плачут. И слезы помогают справиться с горем.

      – Я хотела бы плакать, прежде это так легко у меня выходило. Но я не могу. Ни плакать, ни смеяться не могу после того, как Ваньку убили из-за меня. Внутри все будто заморожено. И, кажется, теперь всегда будет так.

      – Не всегда. На самом деле вы уже начинаете возвращаться к жизни. Вы оказались достаточно сильны для того, чтоб сохранить полк. Значит, сможете и себя сохранить от распада.

      – Скажите, Кирилл Михайлович, что вас держит здесь? Не на этом бревне в смысле, а в Красной армии? Вернее, в том, что от нее осталось?

      – Стечение