Лесничий Орн. Алексей Будищев

им на Дон-Кихота и по всей своей долговязой фигуре, и по длинной седеющей эспаньолке.

      Бледное лицо Тарновского, еще не вполне оправившегося от раны, полученной им за Неманом, где шрапнельной пулей ему пробило навылет правое легкое, болезненно хмурилось от неприятных мыслей, не дававших ему покоя. А Громницкий невозмутимо торопил своего коня. Однако, когда он увидел на лице племянника гримасу самого острого беспокойства, он спросил его:

      – Тебя беспокоит твой лесничий Орн?

      – Как и все эти последние дни, – вздохнул Тарновский, капризно пожав плечом. – Он не выходит у меня из головы. Это чистое наваждение!

      – После твоего поранения ты стал психопатом, – заметил Громницкий хмуро. – Это очень грустно, но это так!

      – Почему? – спросил Тарновский, – разве мои мысли не имеют под собой ни малейшего основания? А почему тогда Орн не везет мне денег за сплавленный еще в июле, августе и сентябре лес? Восемь тысяч рублей для меня очень значительная сумма, и я не хочу, чтобы она попадала в руки к немцам…

      – К немцам? – с улыбкой переспросил Громницкий.

      – Ну, да, к немцам, – почти закричал Тарновский с досадой. – Орн три раза назначал мне сроки, когда он привезет мне эти деньги, и трижды он обманывал меня. И теперь я убежден, что он не американец по происхождению, как гласят его документы, а просто-напросто немец. И он, очевидно, ждет сейчас случая, чтобы утечь, вместе с деньгами, конечно, – ведь, восемь тысяч – куш! – к своим соотечественниками, благо немецкая армия всего в восьмидесяти верстах от моих имений. Вот увидишь, мы приедем сейчас в лесную усадьбу, и поцелуем пробой! Он уже утек, лесничий Орн, и мои денежки – ау! Это уж так!

      Седые усы Громницкого дрогнули.

      – Помнишь, на той неделе, – сказал он, – ты уверял меня, что лесничий Орн – типичный венгерец, а его глухонемой конторщик Родбай – венгерский румын родом из Трансильвании. Помнишь?

      – А может быть, он и венгерец!

      Тарновский вздохнул и замолчал.

      Дорога шла прекрасным сосновым лесом и круто, почти под прямым углом, загибала вправо. Огромные сосны вздымались кругом.

      Громницкий пожал плечами, нахмурился и дал шенкеля коню.

      – Надо торопиться, уже темнеет, – сказал он, – поспешим увидеть загадочного лесничего!

      Тарновский, точно борясь с своими сомнениями, спросил его:

      – Значит, ты веришь лесничему Орну?

      – Всей душой. Он чистокровный американец, ирландского происхождения. Вот сейчас мы приедем к нему, и ты убедишься своими глазами, что на лесном хуторе все преблагополучно. Он встретит нас, как всегда, с распростертыми объятиями и за ужином угостит нас великолепным бигосом с тушеной капустой, жареными тетеревами и крепчайшим розовым ликером домашнего производства!

      Тарновский точно бы повеселел.

      – Ты думаешь? – спросил он снова, видимо желая верить дяде.

      – Не думаю, а убежден, как и в том, что я Томас Громницкий, любящий тебя всею душой.

      Тарновский тронул своего гнедого скакуна стеком. Тот с места взял рысью.

      Хохлатые дятлы кричали с сосен, и пронзительно взвизгивали сойки, срываясь из-за кустарника.

      Дул свежий ветер, гудя в соснах.

      – А тебе, Ян, вообще надлежит взять себя в руки. Ты начинаешь нервничать из-за каждого пустяка. Ты уже переутомился войною, а нам предстоит воевать, быть может, еще столько же, – заметил Громницкий племяннику. – Надо беречь себя и не волноваться из-за глупостей!

      Лес внезапно расступился, образуя широкую поляну. Тускло и угрюмо глянули широкие окна дома, где помещался лесничий Орн. Только одно угловое окно было освещено в этом мрачном доме. Тени метались мимо этого окна.

      – Вот мы и приехали, – сказал Громницкий, – сейчас все твои сомнения рассеятся. Я уже предвкушаю и вкусный бигос, и ароматный ликер, и глотаю слюнки!

      Они подъехали к конюшням, но ни одна живая душа не вышла к ним навстречу. Вся лесная усадьба, как казалось Тарновскому, спала и видела жуткие сны.

      – Ни души, – отозвался он хмуро.

      Белыми, мягкими, мокрыми хлопьями падала с неба изморось и, касаясь земли, растворялась в черную жижу.

      – Ни души, – вновь повторил граф Тарновский, забеспокоившись. – Странно! Во всей усадьбе ни души! Да и в доме освещено лишь одно окно!

      – Ну, раскудахтался! – заметил Громницкий с улыбкой. – Эка невидаль, что в лесной усадьбе не столь многолюдно, как в шикарном ресторане! Подвяжем наших коней и пойдем к крыльцу. Бигос все-таки от нас не уйдет! Вот увидишь!

      Они двинулись к темному фасаду дома. Шумел ветер в вершинах леса, и падали, все падали мокрые хлопья, сизым мельканьем наполняя мрачные гудящие пространства.

      Когда Тарновский и Громницкий проходили мимо единственного освещённого окна, они внезапно остановились пораженные, недоумевая перед загадкой. В глубине той комнаты стояли