Семибоярские. Алексей Будищев

мбара крыс. Прикладывая карабин к плечу, он каждый раз старался попасть крысе в шею позади уха.

      Пристреленная таким образом, крыса высоко подпрыгивала, судорожно перевертывалась в этом скачке, пронзительно взвизгивала и затем распластывалась вверх белым животом, суча тонкими длиннолапыми ножками и чешуйчатым хвостом. И это все очень забавляло Гурочку. После такого удачного выстрела он начинал как-то беззвучно хохотать сотрясая узенькими плечами и широким, выдававшимся из под драповой затрапезной куртки животом. И от этого хохота в углах его припухлых губ пузырями вздувались слюни. Если же выстрел был неудачен, и крыса, пораженная в голову, умирала мгновенно, без визга и судорог, губы Гурочки как-то отвисали, и его лицо принимало обычное кисло-брезгливое выражение точно он страдал нудным застарелым недугом.

      После пятого удачного выстрела стрелять ему всё-таки надоело, и, опустив курок, он положил карабин на колени и задумался. Что бы еще ему поделать на сегодня? Внезапно ему пришло в голову, что крыс наверно можно ловить и на удочку, как рыбу, стоит только насадить на крючок кусочек сала. Он представил тотчас же в своем воображении, как крючок проколет губу крысы, и та завизжит, а он закружит удилищем, мотая животное высоко над своей головой, а потом затравит кошками.

      Он беззвучно рассмеялся, отплюнул слюну и полез с саней наземь. И тут же в просвет между двумя избами, людской и скотной, увидел крупную, красивую фигуру отца. Семибоярский стоял на крыльце дома в коричневой ватной поддевке, высокий и широкий. Его окладистая, наполовину седая борода была неряшливо взбита. Но все же он казался красивым, даже очень красивым, и Гурочка с завистью подумал:

      – Вот у него есть Аннушка, белотелая, теплая и красивая, а у меня нет никого!

      В послеобеденные часы и ночью перед сном он любил думать о женщинах.

      Семеня ножками, как игривые старички, подходящие к красивым дамам, Гурочка подошел к отцу и сказал;

      – Папа, позволь мне взять – Красавчика?

      – Зачем? – лениво спросил отец и зевнул.

      Ежедневно за обедом он выпивал шесть-семь рюмок водки и стаканчик вишневой наливки и поэтому даже после двухчасового сна всегда казался сонным и вялым.

      – Я к Гуськовым на мельницу поеду, – сказал Гурочка.

      Семибоярский снова широко зевнул.

      – Опять ты там будешь, Гурочка, в карты играть и опять конечно проиграешь, – с мягкой укоризной выговорил отец, – а у меня, ей Богу же денег нет.

      Лицо Гурочки стало совсем кислым, его губы отвисли, и видимо, чтоб утешить его, отец добавил:

      – Вот погоди, продам я через недельку рожь…

      Гурочка плаксиво захныкал:

      – Все у тебя денег нет, никогда у тебя денег нет! Точно нищие мы какие-нибудь!

      После того, как его первенца Валерьяна сослали в Сибирь, Семибоярский еще более полюбил оставшегося у него единственным сына Гурия, и отцу было тяжело отказать в чем-нибудь Гурочке. Наморщив брови, он сказал:

      – Ну, хорошо. Ты к Гуськовым завтра поедешь. Завтра я вышлю на базар два воза пшена. Хорошо?

      Кислое с отвислыми губами лицо Гурочки чуть просветлело. Вдруг беззвучно расхохотавшись, он сказал:

      – А я сейчас папа на рыбью удочку крысу поймал!

      – Ну? – спросил отец, чуть оживившись.

      – Ей Богу. И десять штук из монтекриста застрелил. Так рядышком и разложил. Я их окаянных прямо в глаз жарю! Без пуделя.

      – Ну? – совсем уже оживившись переспросил отец и добавил: – пойдем посмотрим.

      И отец и сын двинулись к амбарам.

      – Где же остальные пять, тут только пяток? – спросил отец, трогая носком сапога самую большую крысу с облезлым хвостом.

      – Остальных, должно быть, собака растащила, – без запинки ответил Гурочка. И повернул голову туда, где за густыми, бурыми порослями бурьяна извивалась серая лента проезжей дороги. По этой дороге с двумя котомками за плечами шел сейчас книгоноша, в больших мужичьих сапогах и в нанковой куртке. И с этого лица книгоноши на Гурочку внезапно глянуло что-то страшное, сдавившее ему грудь. Между тем книгоноша, услышав вероятно голос Гурочки, быстро повернул было к нему, сойдя с дороги, но тут-же, очевидно увидя самого Семибоярского, вновь свернул на дорогу, показав Семибоярским лишь одну спину с двумя котомками. И этот внезапный фортель книгоноши вновь резанул сердце Гурочки, точно укрепляя его в страшных догадках. Гурочка даже простонал. И вдруг, опустившись, сел на землю, свернув по-турецки ноги. Фигура книгоноши скрылась за бурьяном.

      – Ты что? – спросил отец сына, обеспокоившись.

      – Зубы болят, – простонал Гурочка. И из его глаз выдавились мелкие слезки. У глаз залегли морщинки.

      – Сладкого ты много ешь, – сказал отец, – это от сладкого!

      А Гурочке казалось, что на их усадьбу идет черная-черная туча такая страшная и гневная, с оглушительным громом и змееподобными молниями. И отец и сын молча глядели друг на друга.