Жан Жульер и тайна Шато Тьерри. Роман Воронов

оворачивай направо, в узкий переулок с мостовой из красных булыжников и кованой оградой, еле сдерживающей наступление густых самшитовых зарослей, а когда дорога упрется в старенькую часовню, направь стопы свои на юг, через холм с замком, и там, в тени крепостной стены, выглянув из бойницы, третьей по счету от камня, покрытого серым мхом, увидишь в отражении неторопливой Марны скромный одноэтажный домик с голубой крышей и дымоходом в виде задранного вверх пальца. В нем проживает семья Жувьер и наш герой, мальчик по имени Жан.

      Да, дружок, совсем забыл предупредить тебя – если на большой дороге повстречаешь седого старикашку с длинной бородой и крючковатым носом, он обязательно скажет тебе, что поворачивать надо не направо, в переулок, а к реке, налево, не верь ему и следуй маршруту, описанному выше. Это переодевшийся Волшебник, который очень не хочет, чтобы ты узнал тайну Шато Тьерри.

      Итак, начнем. Однажды – ведь именно с этого слова начинаются все самые увлекательные и невероятные истории – мама Жана (не станем упоминать ее имени, женщина она стеснительная, и лишняя слава ей ни к чему), завертевшись на кухне между специй, приправ, кастрюль и ложек, прямо как белка в колесе, вдруг вспомнила, что не набрала муки, а котел, кипящий на огне, вот-вот пригласит ее в свое чрево, и, не имея никакой возможности оторваться от суматошных дел, крикнула, да так, что чашка, стоящая на столе, оторвалась от блюдца:

      – Эй, сынок, спустись в подвал и набери мне муки, да побыстрее.

      Жан в этот момент старательно выводил на листе бумаги гюйс – так моряки называют флаг на корабле. К слову сказать, само судно было уже готово – трехмачтовый фрегат, на палубе которого детская рука легко разместила пять дюжин пушек и отличную команду с боцманом и его крикливым попугаем. Оставалось только раскрасить гюйс и спустить корабль на воду, то есть пририсовать волны. Вот в этот самый ответственный миг и прозвучал голос матушки.

      Мальчик недовольно поморщился – он еще не определился, солнце или полумесяц «посадить» на полотнище флага, как из кухни долетело угрожающе:

      – Жан, я жду.

      Едва не расплакавшись от обиды, юный художник с силой бросил карандаш на рисунок, отколовшийся черный грифель начертил на флаге то ли улыбку (уж больно противную), то ли кривой нож, и, задумавшись на секундочку, Жан, сжав губы, дорисовал вторую линию, а над скрещенными ножами изобразил череп.

      – Корабль будет пиратским, – уверенно произнес он вслух, недобро улыбнулся и потопал в кладовую, за мукой.

      Дверь в подвал – он же прачечная, он же склад забытых и ненужных вещей, он же кладовая – была выполнена из цельного куска мореного дуба с вырезанной на нем длиннохвостой русалкой, чешуйка к чешуйке, и круглыми, навыкате, глазами. Когда семья Жувьер въехала в дом, отец попытался заменить дверь, показавшуюся родителям Жана старомодной, но неизвестный столяр так подогнал петли, что снять ее не удалось и русалка осталась на месте – обозревать жизнь домочадцев при дневном свете и хранить их покой по ночам.

      Жан, подмигнув деревянной красавице, отворил дверь и повернул выключатель, уводящая в чрево погреба лестница осталась темной.

      – Мам, – мальчик топнул ногой, – света нет.

      – Опять? – долетел с кухни гневный голос. – Скажи спасибо своему папаше.

      Отец Жана – человек, известный в Шато, посему пощадим его репутацию и также оставим в тайне имя столь почтенного горожанина.

      – Возьми свечу, слева внизу.

      Мальчик присел на корточки, пошарил рукой в темноте и на первой ступеньке, в самом углу, обнаружил парафиновую свечку на блюдце и там же коробок со спичками.

      Чирк – и лестницу, облагороженную точеными балясинами, озарил неяркий мигающий круг света.

      Каждый раз, спускаясь в кладовую, Жан испытывал странное чувство – смесь страха, волнения и восторга. Вот и сейчас, скрипя рассохшимися ступенями, он слышал то завывание ветра, то полоскание парусов, то далекий грохот пушечной канонады, а то и заунывное, но завораживающее пение сирен.

      Чего только не хранили эти стены: картины с порванными холстами и треснувшими рамами, мандолины и арфы без струн, тряпичные клоуны и жирафы, банки с крупами, колбасные кольца и копчености, сушеные травы и косички с луком и тут же стулья без ножек, подушки, продранные когтистыми лапами кошек и острыми мышиными зубами, велосипедные колеса, прохудившиеся лейки и старый патефон с огромной трубой, напоминавшей паровозную, никогда уже, увы, не способный издать ни звука. Царство хаоса и тишины окружало мальчика, здесь было все, что сотворил мир от своего начала, все, кроме… муки.

      Жан по третьему кругу пробежал глазами по продуктовым полкам, поднял заново все разбросанные по полу куртки, бушлаты, выцветшие ковры и полустертые карты, заглянул во все углы – муки нет.

      «Вернуться к матушке с пустыми руками, навлечь на свою вихрастую голову проклятия вперемешку с подзатыльниками – нет, покорнейше благодарю», – решил Жан и продолжил поиски. Теперь вскрывались сундуки с вонючим тряпьем, пустые бочонки, облюбованные полчищами пауков, банки с любыми надписями – вдруг мука окажется там, – и… дело дошло до