Александр I. Александр Архангельский

душа навсегда останется растерзанною…»

Елизавета Алексеевна – матери, 13–14 марта 1801 года

      Спустя неделю помощником для составления докладов государю при тайном советнике Трощинском повелено быть статскому советнику Сперанскому.

      Павел мертв. Александр жив. Он только дважды упал в обморок – первый раз ночью, получив известие о случившемся, и второй – наутро, когда желчно-остроумная матушка презрительно благословила его на царство: «Поздравляю Вас, теперь Вы – император».

      Молодой царь не мог не видеть, не понимать, что более опытные заговорщики рассматривают его как игрушку в своих зрелых руках. Что поэтому ему предстоит стать русским царем в самом чуждом для него самого – опять же, поначалу – смысле: именно самовластительным, самодержавным, августейшим. Что полная и бескомпромиссная самодержавность оказывается парадоксальным условием осуществления «парламентской» утопии. Но столь же ясно он сознавал, что путь к сердцам подданных лежит через отказ от самовластья. И, значит, все предстояло запутать настолько, чтобы никто разобраться не смог.

      С этой задачей он справился блестяще и прежде всего позаботился об одновременном успокоении и стариков, и молодых.

      Ради умиротворения первых Манифест было поручено составлять екатерининскому вельможе Трощинскому[84] и стране обещано править «по законам и по сердцу в Бозе почивающей Августейшей бабки» Екатерины.

      По той же причине Михайловскому замку был предпочтен Зимний дворец. Да, в Михайловском было сыровато и страшновато. Да, здесь все напоминало об убиенном отце. Но если бы язык политических жестов потребовал от молодого царя сохранить под резиденцию эту краснокирпичную пародию на средневековую крепость, отвергнув пышно-золотистые покои Зимнего, – Александр так и поступил бы. Однако в символическом пространстве эпохи переезд из дворца в дворец равнялся перемещению из «павловской» зоны в зону «екатерининскую». Потому и ненавистный Платон Зубов получил покои в Зимнем и право прогулки под руку с молодым царем. Причем на первом же после переворота вахтпараде 13 марта 1801 года.

      Однако сталкиваться лбами никто старикам не мешал; известна печальная повесть о том, как в 1801-м разошлись во мнениях по важному политическому вопросу Александр Андреевич Беклешов с Дмитрием Прокопьевичем Трощинским; царь не скучал, наблюдая за развитием сюжета. Старики слабели – он становился сильнее; им было время тлеть – ему цвести.

      Затем он утешил молодежь.

      17 марта 1801-го в столицу был призван Чарторыйский, спустя несколько дней – Кочубей с Новосильцевым. Чарторыйский счел необходимым сначала осмотреть Везувий, поскольку без этого было невозможно начинать реформы в России. Кочубей по дороге из Дрездена прослышал о новом возвышении Зубовых и был готов поворотить. Новосильцев сказался больным и проболел до тех самых пор, пока потенциальная угроза нового переворота не отпала.

      Когда же все собрались, то были польщены особой доверенностью монарха. 24 июня после общего застолья Строганова, Новосильцева,

84

Впрочем, по версии самого Трощинского, которой доверять не обязательно, он составил Манифест без участия наследника, а тот – потрясенный известием о гибели отца, – механически подписал.