Рекламное бюро господина Кочека. Варткес Тевекелян

Сарьян.

      – Нет. Но теоретически представляю себе, что это такое.

      – Теоретически? Этого мало… Слишком мало. Нужно испытать на собственной шкуре, чтобы понять, что это такое!

      – А вы испытали?

      – Испытал… И очень хорошо знаю, как под воздействием разнузданной шовинистической пропаганды с людей спадает тоненькая оболочка цивилизации. Я хочу, чтобы вы поняли: идеи фашизма формировались не сегодня и не вчера, а еще в недрах кайзеровской Германии, когда пруссачество решило завоевать мировое господство… Да, благодарю вас, налейте мне еще. Отличное мартини!.. Вы, наверное, догадались, что я не француз. Никак не могу совсем избавиться от акцента, хотя живу во Франции давно и говорю по-французски с детства. Я – армянин, родился в Стамбуле, в состоятельной, интеллигентной семье. Отец был преуспевающим архитектором. Он получил образование здесь, в Париже. Мать тоже была образованной женщиной, владела кроме родного языка английским, турецким, свободно изъяснялась по-французски. В нашем доме господствовал культ Франции – мои родители говорили между собой по-французски.

      Я был единственным сыном. В раннем детстве меня воспитывала гувернантка-француженка, а когда мне исполнилось семь лет, родители определили меня во французский коллеж в Стамбуле, который я окончил накануне Первой мировой войны. Собирался продолжать образование в Сорбонне, но не успел: помешала война…

      Жили мы тихо, уединенно, в собственном особняке на берегу Босфора, в живописном местечке Бебек. Родители были далеки от общественных интересов – любили музыку, живопись, много читали, собирали картины, часто ездили в Италию и, по-своему, были счастливы… Грянула война, и ничего не осталось от тихого благополучия. Отца мобилизовали как специалиста, присвоили ему офицерский чин и отправили в крепость Чанак-Кале руководить фортификационными работами.

      Меня тоже мобилизовали, хотя я еще не достиг призывного возраста. Имея среднее образование, я после трехмесячной учебы должен был получить офицерский чин. Но я все равно подвергался неслыханным издевательствам: ведь я был гяур, другими словами – иноверец, враг ислама, да еще армянин по национальности. Мне поручали самую тяжелую, самую грязную работу, били по лицу за малейшую провинность. Били офицеры, били чавуши и баш-чавуши (фельдфебели и главный фельдфебель), ругали как могли, сажали в карцер, морили голодом. Я, избалованный юноша, воспитанный в гуманном представлении о мире, был потрясен, часто думал о самоубийстве. Поддерживали меня письма матери, умолявшей меня только об одном: выжить, выжить во что бы то ни стало!..

      Он замолчал, выпил глоток вина.

      – Вам не наскучило?

      – Разве такое может наскучить? В юности мне тоже пришлось помыкать горя… И я был солдатом и терпел, пожалуй, больше, чем положено терпеть человеку…

      – Тогда слушайте… Порабощенные, измордованные армяне – их было в Турции более двух с половиной миллионов, – пережив несколько раз резню, были