Бей первая. Юля Артеева

прозвище краем сознания.

      – Я знаю, что ты делаешь. – Кир подходит совсем близко, его дыхание где-то у меня на лбу, но я не поднимаю голову, пялюсь на его грудь в черной баскетбольной майке. – Это я тебя научил, Разноглазка.

      Тело замирает, как будто в меня попали дротиком с транквилизатором. Разум же в истерике мечется по всем закоулкам моей головы. Узнал. Вспомнил, как пять лет назад спас детдомовскую девчонку. Несуразную, униженную и дрожащую. Конечно, меня бы там не убили. И даже толком не избили бы. Но этот парень меня спас. Я всегда применяла только это слово. Он ведь не знает, как много для меня тогда сделал.

      Боюсь поднять на него взгляд, потому что там больше, чем я хотела бы ему сказать. Тогда Кир касается моего подбородка указательным пальцем и надавливает снизу. Увести сейчас взгляд в сторону – значит, проиграть. Расписаться в своей беспомощности. И я смотрю.

      Зеленые глаза изучают меня сурово и требовательно. Как будто я в чем-то виновата. Как будто он хочет, чтобы я в чем-то призналась. Сердце заходится нервным трепетом и разгоняет дрожь по всему телу. Еще немного, и начнет трястись голова, я себя знаю. Рассеянно отмечаю, что кто-то присвистывает. Третий раз за день, не многовато ли? Наверняка все на нас смотрят. Но мне сейчас это не важно. Даже не потому, что я судорожно стараюсь утвердить свое место в этой стае. Просто со мной творится что-то неладное. Дышу часто и тяжело. Вся трясусь, как под током. И против воли жадно впитываю ощущения от нашей близости.

      Дверь зала хлопает, и я рассыпаюсь. Кир отпускает мой подбородок, отступает на шаг назад. Возвращаются Косатон и Кристина. Он зол, она держит у лица пакет со льдом. Сдвигает его в сторону и впивается в меня таким взглядом, от которого хочется намочить штаны и позорно сбежать. Но я приподнимаю один уголок губ и заставляю себя ей подмигнуть.

      Девчонка издает какое-то сдавленное шипение, будто змея, пойманная врасплох, и бежит к раздевалке.

      – Кицаева! – бросает физрук на ходу. – В тренерскую.

      Послушно иду следом. Я просто ставила блок. Меня не за что наказывать. Это физкультура, травмы неизбежны, как и в спорте.

      Когда дверь за мной захлопывается, я готовлюсь проговорить это все вслух. Но учитель указывает на ободранный диванчик и говорит:

      – Сядь.

      Сажусь на краешек и почему-то молчу. Он же скрещивает руки на груди и делает пару нервных шагов. Наконец, произносит:

      – С носом у Дунаевой все в порядке. Ваша классная в курсе инцидента, и я сказал, что это рядовое столкновение в ходе игры.

      Я открываю рот, но физрук показывает мне раскрытую ладонь и продолжает:

      – Ситуация закрыта, никаких проблем нет. Пока. Но я знаю, что ты сделала это специально. Ты это знаешь, и все твои одноклассники – тоже.

      Он делает паузу, и я поднимаюсь с диванчика.

      Косатон снова жестом велит мне вернуться обратно и говорит:

      – Слушай, я понимаю, что тебе сложно. Но это тебя не оправдывает. У меня есть пара условий. Первое – на моих уроках подобного с твоей стороны больше не будет.

      Он замолкает, и я понимаю, что нужен мой ответ.

      Киваю:

      – Хорошо.