И один в поле воин. Юрий Петрович Дольд-Михайлик

прощальном вечере на родине?

      – У вас чудесная память! – прервал его Бертгольд. Я как сейчас вижу вашего отца, а вместе с ним и вас, непоседливого малыша. И хотя вы теперь уже взрослый человек, но я узнаю черты того мальчика, который так потешал всех нас, взрослых, во время этого прощального вечера. Вот, оказывается, почему меня так поразило ваше лицо. Ну, конечно же, это рот Зигфрида. Всегда упрямо сжатый, слишком маленький на его большом лице рот. У вас черты тоньше, и разрез глаз скорее материнский, чем отцовский. Это и помешало мне сразу уловить семейное сходство… Но, извините, я вас прервал, я так взволнован этими воспоминаниями!

      – Не более, чем я, герр оберст. Вот почему я и прошу разрешить мне еще немного, остановиться на этих детских воспоминаниях. Это поможет вам восстановить в памяти некоторые обстоятельства, предшествовавшие нашему отъезду. Вы, верно, припоминает время, когда мы оставили родину, – тысяча девятьсот двадцать восьмой год – и то, что отец выехал в Советскую Россию как иностранный специалист?

      Полковник утвердительно кивнул головой:

      – Большевики тогда охотно приглашали иностранных специалистов. Золотая пора для нашей разведки!

      – К сожалению, она быстро кончилась.

      – Но меры предосторожности необходимы были уже и тогда. Вот почему и в дипломе, и в рекомендациях фирмы Бауэра стояла фамилия Залесского, Станислава Залеского. Поляка по происхождению. Меня, конечно, тоже перекрестили. Я и до сих пор помню, как задолго до отъезда отец ежедневно внушал мне, что мое настоящее имя не Генрих, а Юзеф, что фамилия моя Залесский, что я не немец, а поляк.

      – Это было безумие – брать вас с собой, в эту варварскую страну!

      – Вы забываете, что после смерти матери отец никогда со мной не разлучался, что ехал он в Россию не с каким-либо определенным поручением, а с заданием оставаться там как можно дольше.

      – Я предложил Зигфриду оставить вас у меня…

      – Вы тогда крайне неосторожно завели этот разговор в моем присутствии!

      Помните, как я расплакался и уцепился за руку отца?

      – О, какая память! – восторженно вырвалось у Бертгольда.

      – А фрау Эльза, ваша жена, выбранила вас обоих. Надеюсь, она в добром здоровье?

      – Она очень обрадуется, узнав о нашей встрече.

      – Передайте ей искренний привет от меня! И вашей дочери, которой я так надоедал, дергая ее за косички. Золотоволосая малютка Лора…

      – О, Лора сейчас уже девушка на выданье. Как течет, как быстро течет время!

      Оберст Бертгольд окончательно расчувствовался. Лишь присутствие Кокенмюллера сдерживало его сейчас от подробного рассказа о своей Лорхен.

      Усилием воли оберст отогнал это искушение. Лицо его снова стало непроницаемо спокойным, как всегда в присутствии подчиненных. Сохранять на своем лице это выражение оберст считал такой же служебной обязанностью, как и носить мундир застегнутым на все пуговицы.

      Почувствовав перемену в настроении своего собеседника, Генрих дальше рассказывал