Повесть о доме Тайра. Эпосы, легенды и сказания

народ, каждый, кто жаждет блаженства после кончины, непременно сподобится твоей благодати, если станет провозглашать имя Будды по утрам, совершив омовение, смыв скверну с тела и отбросив томящие душу земные страсти, и по вечерам, обратившись лицом к священным вершинам Кумано. Эти скалистые высокие горы – символ доброты и величия Будды, эти бездонные крутые ущелья глубоки, как стремление Будды спасти все живое, всех смертных! С верой в Будду, пробираясь сквозь тучи, поднимались мы на эти вершины, опускались в ущелья, невзирая на хладные росы, и творили молитву. Если бы не упование на божественную благодать великого бодхисатвы, разве в силах были бы мы свершить путь, столь опасный и трудный? Если бы не верили в чудесную силу святого бога, разве сумели бы прийти на молитву в столь глухое, отдаленное место? А посему, о великие боги, и ты, бог Летучего Водопада, обратите к нам милосердный и ясный взор свой, чистый, как лотос, приклоните слух свой, чуткий, как у молодого оленя, узрите чистоту наших помыслов, в коих нет двоедушия, и внемлите нашему гласу, полному великой любви к вам!

      Ради спасения верующих и неверующих покинули вы, о бог Хаятама и бог Мусубу, райские чертоги, сверкающие сокровищами Вселенной, умерили сияние, излучаемое посланцами Будды, и поселились вместе с нами, в нашем грешном мире, в его грязи и скверне. Вот почему без конца стекаются к вам вереницы приносящих дары и священные обеты, и несть числа почитающим вас молящим: „Милосердие божие да изменит предначертание кармы! Да обретет просящий жизнь вечную!“ Приходящие в храм в монашеском рубище приносят к вашему алтарю цветы своего прозрения, и так велико число богомольцев, что прогибается пол в священных чертогах! У почитающих святость храмов Кумано сердца исполнены веры, чисты, как воды, наполняющие райский пруд Спасения всех грешных. Если мы удостоимся благодати и вы, о великие боги, услышите нашу молитву, исполнится все, о чем мы вас просим! Обращая взор ввысь, коленопреклоненно молю – о боги всех двенадцати святилищ Кумано, расправьте крылья спасения, воспарите высоко в небесах над миром суеты и греха и положите конец мукам изгнания! Да исполнится заветная мечта наша – возвращение в столицу! Бьем челом вам снова и снова!»

      Так молился Ясуёри.

      15

      Ступа[223] в волнах

      Нарицунэ и Ясуёри каждый день ходили в созданный ими храм Кумано, а случалось, проводили и ночи в молитвах. Как-то раз всю ночь напролет они распевали песнопения имаё. На рассвете Ясуёри задремал и вдруг увидел во сне, будто из морской дали выплыла ладья под белым парусом и вскоре причалила к берегу; из ладьи вышли женщины в алых хакама и, ударяя в ручной барабан, запели хором:

             Избавления порукой

              будет в море зол и бед

      Принятый Тысячерукой[224]

              добродетельный обет.

      Мощь ее превыше мощи

              множества богов и будд.

      Повелит – в опавшей роще

              ветви цвет и плод дадут![225]

      Они повторили эту песню несколько раз и исчезли, точно растаяли

223

Ступа` — каменное, деревянное или глиняное сооружение конусообразной формы и разной величины, которое воздвигалось над каким-либо священным захоронением. Верхушка ступы украшалась резьбой, узорами. Нередко многоярусные пагоды при буддийских храмах в Японии и в Китае строились как стилизованное подражание контурам ступы. Однако в данном случае речь идет о деревянных дощечках в форме трапеции, узкий конец которой был вырезан в традиционной форме верхушки ступы.

224

Тысячерукая Каннон (санскр. Сахашрабхудж-Авалокитешвара). – Считалось, что Тысячерукая Каннон в особенности помогает грешникам, томящимся в аду Голодных.

225

…ветви цвет и плод дадут! – Песня «имаё», помещенная в поэтическом сборнике «Рёдзин-хисё», 1171 г., из двадцати частей которого сохранились лишь две. В сборник вошли песни как религиозного, так и народного, бытового характера. Сборник был составлен по инициативе и при непосредственном участии императора Го-Сиракавы, который был большим любителем современных ему песен самого различного содержания, а не традиционной поэзии танка, – о чем не без осуждения говорится в дальнейшем в «Повести» (см. свиток пятый).