Звуки цвета. Жизни Василия Кандинского. Ольга Иванова

на ее слова.

      Весь вечер его преследовало чувство тоскливого недовольства, и он не понимал, отчего оно. Оттого ли, что Анна не захотела разделить с ним его нежданный восторг встречи с неизведанным и прекрасным миром? Оттого ли, что он покинул этот удивительный мир, в котором песня – это орнамент, а орнамент – это звук, мелодия и песня?

      Ночью он проснулся, будто от толчка. Ему вдруг показалось, что случилось нечто ужасное. Он сел в кровати, утирая холодный пот, борясь с дрожью и оттого пугаясь еще больше.

      Домой!

      Разве он не выполнил задуманное, разве не разрешил поставленные вопросы? Домой!

      Анне давно наскучила вологодская бездельная жизнь, она называла ее кислой.

      В последний раз пообедали в гостиничном трактире, но отчего-то на этот раз уха казалась слишком жирной, пироги слишком жесткими, а кисель слишком сладким.

      Анна дважды спросила Василия о его настроении, но он только пожимал плечами в ответ.

      Поезд прибыл в Москву ранним утром. Туман размывал очертания домов и фонарей, пуховым одеялом покрывал мостовые. Лошади зябко подрагивали влажными спинами.

      Кандинский дал телеграмму Аристарху, но на вокзале их никто не встретил.

      – Расхворался наш вождь! – огорченно сказала Анна.

      Василий не ответил. Он напряженно всматривался в улицу, будто ожидая чего-то из глубины ее.

      Распахнутые двери их квартиры не сулили хорошего.

      Анна все поняла и тоненько застонала. Вышла заплаканная экономка, хрипло выдавила из себя:

      – Ночью он умер… Ночью… Ни стона, ни звука…

      Это была первая большая потеря в жизни Василия Кандинского.

      Он заказал сорокоуст, несмотря на вопиющую дороговизну таинства, заказал много поминального вина и угощение для причта, для факельщиков, для студентов, знавших Аристарха, хотя понимал, что самому теперь долго придется быть во всем экономным.

      На похоронах изо всех сил старался сдерживаться. Грустные друзья-студенты окружали его. Профессор Чупров подошел, пожал опущенную руку, неуверенно пробормотал слова соболезнования.

      Когда гроб с легким, исхудавшим телом опускали в глубокую тьму, Анна упала лицом Василию на грудь и заплакала в голос. Ее плач подхватили другие женщины, монахини Никольской обители и стоявшие в стороне кладбищенские нищие. В этот день было три похоронных процессии, и нищие переходили от одной к другой. Их отработанное, привычное завывание еще долго висело в печали кладбищенского воздуха, раздражая тех, кто испытывал настоящее, не показное отчаяние. Однако так было положено…

      «Плакальщицы… Эти люди так и живут, не зная ничего, кроме похорон, кроме созерцания человеческого горя, к которому на самом деле равнодушны… – мелькнуло в голове у Василия. – Да и люди ли они… Может быть, это духи умерших неправедно…»

      Он выгреб из кармана горсть мелких денег, и нищие, привычно уловив это движение, тут же неслышно, но быстро приблизились к нему, протягивая грязные ладони.

      Дома в вечерней полутьме