Дверь, ведущая во тьму. Екатерина Дударчик

тогда, когда Герман, более взрослый, более сильный, с длинными ногами и легким телом, настигает меня и толкает в спину. Я лечу в грязь. Он переворачивает меня , плюёт в лицо и я принимаю свой первый за сегодня тумак.

      – Добегалась, сволочь? Меня из-за тебя накажут! Родители решат, что это я тебя довёл!

      Я пытаюсь сопротивляться и плеваться в ответ. Силы не равны. К тому же меня пугает сила его ненависти.

      – Я убью тебя! Была бы у меня сейчас вилка или нож, я б воткнул тебе в глаз! Быстро говори, что плохого ты обо мне подумала? Ревёшь? Ты похожа на сопливую свинью!

      Я и правда реву. Реву так, что вороны с тревожным криком взлетают с веток. Чтобы быть подальше от нашей мало вменяемой парочки.

      Допрос Германа длится от силы пять минут, но для меня он – вечность. Я сдаюсь. Я снова сдаюсь, не выдержав боли и унижений. Я просто глупый, любящий ребенок. И пока не могу противостоять чужой очень мощной и очень тёмной силе. Вместе со всхлипываниями я выдавливаю из себя то, что первое приходит на ум:

      – Я… подумала… что ты – идиот!

      – Это не всё! Я знаю, там было ещё что-то более мерзкое!!!

      – Нет!.. Да… Я хотела, чтоб ты сдох!

      – Сдох? Так сдохни ты!

      Я получаю удары и пощёчины. Мой плач слабеет. Внутри опять не остаётся ничего, кроме стыда.

      А какой был вечер в тот день? Вечер был с дождём и тёплым свежим ветром. Он был красивым, нежным и весенним. Я вижу это из окна своей комнаты. Там же я пишу 20 записок кривым детским почерком. Со всеми ругательствами, которые знаю. Жаль, не на английском языке. Эти записки я подбрасываю под дверь брату.

      – Вы мне оба надоели. – тяжело вздыхает мать, когда мы, перебивая, начинаем жаловаться друг на друга. – Я очень устала. Помните, кто вас кормит. Не будет меня, не будет и вас. Разошлись по комнатам и дело с концом! И да, завтра вы снова останетесь дома одни. Выгоднее помириться. Уж извернись, Герман. Присмотри пока за младшей. Скоро я устрою вас в школу.

      Хорошая новость была в том, что нам не влетело. Плохая новость – меня опять никто не защитил. Очень плохую я узнала, когда повернулась к брату спиной и услышала его шепот-шипение:

      – Ты увидишь, что с тобой будет. Пусть только родители уйдут из дома. Мы ещё три дня будем одни, не забывай.

      Ч. 4.

      Вторая по счёту ночь в этом доме была тревожная, ледяная и липкая. Как мои ладони. Я не хотела, чтобы наступило утро, не хотела встречаться с Германом. Но и ночная тьма меня пугала. Тени в ней дрожали и быстро-быстро двигались по комнате. Казалось, они готовы выйти из стен или упасть на меня с потолка. Сил к ночи осталось совсем мало, дышать было тяжело. Я дотянула одеяло до самого лба и ощутила привычную волну страха. Мне было стыдно за это чувство. Хотя, кто сейчас, в этой тёмной комнате, смог бы меня увидеть? И заподозрить в том, что я боюсь?

      Мои долгие, мучительные и бесполезные рассуждения вдруг прервал стук. Я узнала его и снова приложила руку к стене. Стук не прекращался. Перестав пульсировать под ладонью, он подвинулся вправо. Я переместила руку вслед за ним. Он