Захватывающий и остроумный дебютный роман Ивана Гончарова. Иван Гончаров

у ней побелели от злости. Оба замолчали.

      – Аграфена Ивановна! – робко сказал Евсей немного погодя.

      – Ну, что еще?

      – Я ведь и забыл: у меня нынче с утра во рту маковой росинки не было.

      – Только и дела!

      – С горя, матушка.

      Она достала с нижней полки шкапа, из-за головы сахару, стакан водки и два огромных ломтя хлеба с ветчиной. Все это давно было приготовлено для него ее заботливой рукой. Она сунула ему их, как не суют и собакам. Один ломоть упал на пол.

      – На вот, подавись! О, чтоб тебя… да тише, не чавкай на весь дом.

      Она отвернулась от него с выражением будто ненависти, а он медленно начал есть, глядя исподлобья на Аграфену и прикрывая одною рукою рот.

      Между тем в воротах показался ямщик с тройкой лошадей. Через шею коренной переброшена была дуга. Колокольчик, привязанный к седелке, глухо и несвободно ворочал языком, как пьяный, связанный и брошенный в караульню. Ямщик привязал лошадей под навесом сарая, снял шапку, достал оттуда грязное полотенце и отер пот с лица. Анна Павловна, увидев его из окна, побледнела. У ней подкосились ноги и опустились руки, хотя она ожидала этого. Оправившись, она позвала Аграфену.

      – Поди-ка на цыпочках, тихохонько, посмотри, спит ли Сашенька? – сказала она. – Он, мой голубчик, проспит, пожалуй, и последний денек: так и не нагляжусь на него. Да нет, куда тебе! ты, того гляди, влезешь как корова! я лучше сама…

      И пошла.

      – Поди-ка ты, не корова! – ворчала Аграфена, воротясь к себе. – Вишь, корову нашла! много ли у тебя этаких коров-то?

      Навстречу Анне Павловне шел и сам Александр Федорыч, белокурый молодой человек в цвете лет, здоровья и сил. Он весело поздоровался с матерью, но, увидев вдруг чемодан и узлы, смутился, молча отошел к окну и стал чертить пальцем по стеклу. Через минуту он уже опять говорил с матерью и беспечно, даже с радостью смотрел на дорожные сборы.

      – Что это ты, мой дружок, как заспался, – сказала Анна Павловна, – даже личико отекло? Дай-ка вытру тебе глаза и щеки розовой водой.

      – Нет, маменька, не надо.

      – Чего ты хочешь позавтракать: чайку прежде или кофейку? Я велела сделать и битое мясо со сметаной на сковороде – чего хочешь?

      – Все равно, маменька.

      Анна Павловна продолжала укладывать белье, потом остановилась и посмотрела на сына с тоской.

      – Саша!.. – сказала она через несколько времени.

      – Чего изволите, маменька?

      Она медлила говорить, как будто чего-то боялась.

      – Куда ты едешь, мой друг, зачем? – спросила она наконец тихим голосом.

      – Как куда, маменька? в Петербург, затем… затем… чтоб…

      – Послушай, Саша, – сказала она в волнении, положив ему руку на плечо, по-видимому с намерением сделать последнюю попытку, – еще время не ушло: подумай, останься!

      – Остаться! как можно! да ведь и… белье уложено, – сказал он, не зная, что выдумать.

      – Уложено белье! да вот… вот…