Бог, которого не было. Белая книга. Алексей Френкель

      История лузера

      Тогда, в двенадцать лет, в ожидании пёплов и завтра, я не мог заснуть. Лежал и играл Child in Time на воображаемом «хаммонде». Двадцатилетний я тоже ждал завтра и тоже не спал. Оказалось, что меня многое тут держит. Я ходил и прощался. С улицей, с Москвой. Даже в школу зашел. Вернее, в курилку за школой. Проехал кольцо по Кольцевой. Прислонился к «Не прислоняться». Вдруг вспомнил, что никогда в жизни не был в мавзолее. Чуть было не поехал, но вовремя одумался. Зачем-то купил с лотка «Избранное» Ромена Гари и «Норвежский лес» Мураками. Выпил пиво в «Жигулях». Открыл книгу Гари: «“Мосье Хамиль, можно жить без любви?” Он не ответил и отпил немного мятного чая, полезного для здоровья. “Мосье Хамиль, почему вы не отвечаете?” Он посмотрел на меня и промолчал. “Мосье Хамиль, так можно жить без любви?” – “Да”, – сказал он и опустил голову, словно ему было стыдно».

      Я выпил водки и опустил голову. Потом пришел на Востряковское. Надо было как-то рассказать о завтра родителям и бабушке. Тын-тын-тын – забилось сердце лордовским вступлением. История лузера – им мог быть ты. Так написано на пласте к Child in Time. Я и был этим лузером. Бабушка это понимала. Но она любила меня. Родители тоже. И понимали, и любили. Deep Purple служат панихиду по вчера, смешивая, как в миксере, пространство и время, пол и потолок Вселенной меняются местами, времени нет – есть Deep Purple. Переводчик с потустороннего, хароновского – Гиллан – начинает петь: Sweet child in time. Я опускаю голову. Ты увидишь линию, прочерченную между хорошим и плохим, – голосом Гиллана предупреждает меня бабушка. Увидишь слепца, стреляющего в мир, – это папа. Закрой глаза, – советует мама. Великий Иэн Гиллан оплакивает меня на третьей октаве. Пять богов хард-рока играют так, как будто завтра уже не будет. Я докуриваю сигарету, потом докуриваю всю пачку. Child in time на In rock длится десять минут и двадцать секунд; на концерте в Стокгольме в 1970 году – девятнадцать минут и четыре секунды, а в ремастере 88-го года – девятнадцать и двадцать семь секунд; в знаменитом Made in Japan – почти двенадцать минут. Не знаю, сколько чалдинтаймов я простоял там, у могил, а потом сказал: «Простите. Если сможете».

      Других слов я найти не смог. Вряд ли я смог бы найти их, простой там хоть тысячу чалдинтаймов – хоть стокгольмских, хоть джапановских. Но родители и бабушка любили меня, и они простили меня.

      Прошло почти десять лет. История лузера заканчивается. На часах 19:45. Осталось четыре часа с четвертью.

      Cry baby

      Разумеется, я все время – и вчера, и завтра – звонил Даше. Она не отвечала. К ночи я пошел в «Сиськи» – их не было. Ну то есть здание было, но клуба «Твин Пикс» уже не существовало. Теперь это называлось «Париж». Кровь вытерли, ремонт сделали, «Стейнвей» убрали. Знакомых – никого. До завтра у меня оставались час с небольшим и какое-то количество рублей – надо было их потратить с толком. Тем более я уже знал, что там – в завтра – там шекели.

      Когда тебе грустно – положено пить. Еще нужно слушать Дженис Джоплин. Она вычищает тебя, ее хрипотца уносит все лишнее, неважное и концентрирует