За пределами трепета. Елена Гарбузова

ременного мира. Мира, предавшего забвению слово «смирение».

      Едва ли Евгения Александровна, мать Лилии, думала о смирении всего человечества, когда назвала свою дочь этим именем. И уж точно она не приносила прощальный дар небесам за ошибки прошлого. Она просто жила в Беларуси всю свою сознательную жизнь и никогда не была за ее пределами. Что самое удивительное, она в этом вовсе и не нуждалась, ни разу не испытав томительной грусти или разочарования от скуки и однообразия окружающего мира. Стабильность, цельность, правильность и систематичность действовали на нее неизменно успокаивающе. Дальние горизонты никогда не влекли призрачным совершенством. Евгения Александровна с неизменной готовностью и упоением довольствовалась необходимым минимумом бытия во времена Советского Союза. Она могла дышать, улыбаться и чувствовать достаточный уровень равенства и свободы. Свобода не угнетала ее как Еву, потому что эта свобода была иного сорта. Независимость Евы возникла в результате падения и явилась как горькое отрезвление и потеря зоны комфорта. Свобода матери Лили была спланированная и цельная, как утренняя гимнастика или пионерская линейка. Евгения Александровна в принципе отметала избыточные терзания разума. Именно поэтому имя дочери не возникло в честь потерянного рая дореволюционной России. Россия в новом переплавленном состоянии Союза Советских Социалистических Республик вполне соответствовала бодрости ее молодых мускулов и непоколебимости убеждений. Мать девочки просто была счастлива. Она просто любила свою страну. Она просто не знала мнимых привилегий прошлого и поэтому не ощущала вкуса нисхождения. Потому что само нисхождение самым неожиданным образом может стать заменой истинному раю для непосвященных и превратиться в спелое счастье.

      Первое счастье Лили не было спелым и громким. Робкий луч солнца вкрадчиво проскользнул в сумрак палаты родильного отделения. Смущаясь и съеживаясь, прошел сквозь старую деревянную раму окна, вкрадчиво обогнул щербатую небрежность зеленой стены и плеснул теплым дождем в лицо ребенка, лежавшего на руках Евгении Александровны. На короткий миг матери показалось, что головку ее малышки окружает нежное сияние. Сознание матери еще не вполне восстановилось после пережитых физических страданий, и красота момента спустилась на нее как мистическое откровение. Возможно, первое в ее четкой и рациональной жизни. Евгения Александровна с жадным отчаянием прижала младенца к своей груди и прошептала внезапную молитву человека, который всегда был далек от религий и чудес мира:

      – О, мой белоснежный, сияющий цветок. Моя маленькая крепкая девочка. Ты так похожа на лилию в саду моего детства. Как хорошо и тихо там было. Я упивалась летней безмятежностью сада. И воздух был пропитан чистотой, надеждой и свежестью. Ты будешь подобна белому цветку на нашей белой русской земле. Твои волосы будут светлыми как крылья ангела, а лицо прекрасней утренней зари. И ты будешь всегда озарять весь мир своим трепетным сиянием и красотой.

      Так редкий осенний проблеск света определил судьбу имени ребенка. Восторженная речь матери, вероятно, так и не была услышана небесами. Евгения Александровна всегда обладала броской и пленительной внешностью. Ее белоснежная копна волос и идеальные пропорции всего тела сформировали высокую самооценку с ранних лет. Женщина всегда выделялась на фоне сверстниц. Мужчины неизменно попадали под влияние ее чар самым естественным способом – просто первый раз увидев ее. Она никогда не прилагала усилий, что понравиться кому-нибудь. Любовь и преклонение людей рядом приходили к ней легко и непринужденно. Возможно, именно эта простота и сформировала ее философию отношения к миру. Она никогда не испытывала страданий от неразделенной любви или дружбы, и ее чувства всегда встречали отклик и одобрение. Лодка ее жизни, спокойная и уравновешенная, плавно скользила по морю жизни без штормов, тревог и волнений. Все восхищались ей и пытались приблизиться к такому явному физическому совершенству. Но именно эта цельная основа жизни сформировала избыточную категоричность суждений по отношению к другим людям. Если человек испытывал сомнения, падал и ошибался, придавленный тяжестью несправедливости, Евгения Александровна редко приходила к нему на помощь. Она предпочитала просто отчитать его и назвать слабым, не понимая милосердия и жалости в целом. Если они и приходили к ней, то в довольно искаженном виде избыточной сентиментальности. И только в случае, если это затрагивало ее личную природу и интересы.

      Страдания других людей действовали на нее так же мало, как планеты действуют на Солнце. Они иногда незначительно волновали верхний слой восприятия, но эффект был слишком слабый, чтобы существенно возмущать поток эмоций в самих недрах. Она и не догадывалась о том, что горячая плазма Солнца сама очень чувствительно реагирует на крошечные силы извне. Иногда небольшого импульса бывает достаточно для того, чтобы возмущения начали колебаться. И это колебание в конечном итоге также устанавливает ритм, при котором магнитное поле меняет полярность Солнца. Незнание никогда не избавляло людей от ответственности. Со временем устойчивая полярность Евгении Александровны тоже дала трещину и обратилась в хроническое расстройство. Но в легкомысленную эру поверхностного восприятия и накапливания колебаний она не задумывалась об этом.

      Лиля