Собрание сочинений. Том 3. 1994-1998. Юрий Поляков

постучался презренный еврей…» Как вам это нравится?

      – Кошмар, – ответил я с готовностью.

      – Конечно, кошмар. Медноструев всюду кричит, будто чуть не половина Союза писателей… Ну, вы меня понимаете… О чем это говорит?

      – О чем?

      – Это говорит только о том, что даже политика государственного антисемитизма бессильна перед подлинным талантом. Согласны?

      – Конечно! А как вы догадались, что Витек… Ну, вы меня понимаете…

      – Я не догадывался – я рассуждал. Посудите сами, будет ли русский (вусский), который проходит, видите ли, всюду, как хозяин, наряжаться чучелом? Ему это не надо: я-то знаю, я был русским… Как, вы сказали, его фамилия?

      – Акашин.

      – И замечательно, что Акашин. Представляете, что бы ждало бедного парня (павня), будь он, как выразился этот монстр, Акашманом?

      – Вы правы. Но вам я могу рассказать по секрету: на самом деле его отца звали Семен Акашман. Он был студентом медицинского факультета, а когда началась борьба с врачами-вредителями, испугался и уехал в таежный поселок Щимыти. Работал простым фельдшером, бедствовал…

      – Неблагодарная страна! – вздохнул Ирискин.

      – Потом женился на медсестре из здравпункта…

      – Боже мой!

      – Родился Виктор… А председателю сельсовета, сами понимаете, что – Акашин, что – Акашман…

      – Троглодиты (твоглодиты)!

      – Но я вас умоляю! Вы меня понимаете?

      – Об этом можете не предупреждать. Как, вы сказали, называется его роман?

      – «В чашу».

      – «В чашу»… Чаша сия… Чаша страданий… Чаша терпения! О, она скоро переполнится! Вы меня понимаете?

      – Конечно.

      – Но пока надо быть очень осторожными! Эти крысы (квысы), этот Медноструев способны на все! Вы, кстати, ловко его надули! Я все слышал. Иначе с этими подонками просто нельзя… Еще не время. Но наша победная чаша впереди! Вы меня понимаете?

      – Конечно… А как же вы сами?

      – Что – я?.. Кто-то должен выйти к Голиафу с пращой! К тому же, дружочек (двужочек), у меня с Медноструевым давние счеты! Я расплачиваюсь за ошибки юности, когда я по трагическому недоразумению был русским…

      Но в это время распахнулась дверь – из кабинета вышел полностью удовлетворенный Иван Иванович. Иван Давидович, не договорив фразы, поспешно вскочил, понимая, что если просьбу его научного и генетического оппонента удовлетворили, то по всем законам советского общежития ему тоже теперь ни в коем случае не откажут. Возле двери Иван Иванович и Иван Давидович поравнялись и, точно по команде, брезгливо отвернулись друг от друга, как от чего-то неприлично пахнущего. Дверь за Ирискиным закрылась, а Медноструев, уже покидая приемную, многозначительно глянул на меня и поднес к уху ладонь, точно в ней была телефонная трубка: мол, созвонимся… Я кивнул.

      Для полной ясности я должен сообщить,