Диалоги. Практика латинского языка. Хуан Луис Вивес

причину. Кукушка и соловей поют в одно и то же время, именно весной, с середины апреля до конца мая. Эти две птицы соревновались в мелодичности звучания. Нашелся судья, и поскольку спор был о звуке, самым пригодным в знании его оказался осел, который имел, по сравнению с прочими животными, большие уши. Осел, отвергнув соловья, гармонию чьей песни он не смог понять, присудил победу кукушке. Соловей обратился к человеку, которого там видит, и сразу же сообщает о своем деле, поет так старательно, чтобы доказать ему, что осел допустил несправедливость, которую нужно устранить.

      Граккулуc. Считаю это делом, достойным поэта.

      Нуго. Как же так? Ты [ведь] ждал, что оно достойно философа? Спроси об этом у новых парижских магистров.

      Граккулуc. Многие из них философы одеждой, а не мозгами [105].

      Нуго. Но почему одеждами? Ведь ты сказал бы [так] скорее о поварах или мельниках.

      Граккулуc. Потому что они [философы] носят свои одежды грубыми, потертыми, рваными, грязными, неопрятными, изъеденными вшами.

      Нуго. Стало быть, они будут философами-киниками.

      Граккулуc. Вернее, cimici (насекомыми, клопами), [а] не перипатетиками, которыми страстно желают казаться. Ведь Аристотель, глава школы, был культурнейшим. Что же касается меня, то я уже теперь говорю «надолго прощай» философии, если по-другому, [чем они], не могу быть философом. Ибо что прекраснее и достойнее человека, чем чистота и некая пристойная забота о пище и одежде? В этом, на мой взгляд, лувенцы опережают парижан.

      Турдус. А что ты [сам думаешь]? Не считаешь, что излишняя забота о чистоте и изяществе является помехой для занятий?

      Граккулуc. Я, по крайней мере, чистоту одобряю, тщательную и мелочную заботу о ней отвергаю.

      Нуго. Ты осуждаешь изящество? О нем столь пространно писал Валла [106], и его так тщательно рекомендуют нам наши наставники.

      Граккулуc. Одно – изящество в речи, другое – в одежде.

      Турдус. Знаете, что мне рассказывал посыльный из Лувена?

      Нуго. Что же?

      Турдус. Что Клодий безнадежно влюблен в какую-то девушку и что Луско перешел от занятий [в школе] к торговле, то есть от лошадей к ослам [107].

      Нуго. Что я слышу?

      Турдус. Клодия все знали полным соков, румяным, хорошо одетым, веселым, улыбающимся, товарищем, приятным собеседником. Теперь, говорят, он сухой, истощенный, бледный, даже воскового цвета, немощный, растрепанный, угрюмый, молчаливый, избегающий света и человеческого общения; никто, кто видел его прежде, уже не узнал бы.

      Нуго. О жалкий юноша! Откуда это зло?

      Турдус. От любви.

      Нуго. А откуда любовь?

      Турдус. Насколько я мог узнать из слов посыльного, он [Клодий], оставив серьезные и надежные занятия, всецело предался сладострастной поэзии, латинской и на народном языке. Оттуда первая подготовка души: как если бы искра огня, сколь бы ни была она мала, попала на тот горючий материал, тут же воспламенив его, как паклю. [И] он предался безделью и праздности.

      Нуго. Что считаешь нужным сказать о многих и более серьезных обстоятельствах его вдохновленного состояния?

      Турдус.

105

Об отношении Вивеса к парижским философам-схоластам, как и о его трактате «Против фальшивых диалектиков», уже говорилось. Парижская школа для него подобна «впавшей в слабоумие восьмидесятилетней старухе».

106

Вивес пишет о трактате Лоренцо Валлы «О красотах латинского языка» (1440).

107

То есть от более почетных занятий к менее достойной работе.