Темная сторона медали. Сергей Мусаниф

знает, – сказал Серега. – Слушай, давай не будем об этом. Я на прошлой неделе тоже ничего о септиках не знал и был от этого совершенно счастлив. Теперь я могу читать лекции на тему канализации, чего я, кстати, сегодня и сделал, завоевав уважение всех соседей, но довольным жизнью меня теперь не назовешь.

      – Ты эти кольца, что ли, закапываешь?

      – Ага.

      – Они же тяжеленные. Неужели в одну рожу?

      – Нет, – сказал Серега. – В две. Теоретически мы тут вдвоем работаем – я и сосед. Но он только кольца опускать помогает и землю выкидывать. А вниз не лезет, говорит, у него на глубине голова кружится.

      – Типичный приступ клаустрофобии.

      – Черта с два. Типичный приступ алкоголизма.

      – Ничего, один покопаешь. Тебе полезно.

      – Кто тебе сказал? – насторожился Серега.

      – Хемингуэй, – сказал я. – Говорил, что лучшим занятием для писателя, когда он не пишет, является тяжелый физический труд.

      – Хемингуэй жрал круассаны в Париже, любовался корридой в Испании и стрелял львов в Африке, – сказал Серега. – Кроме того, старина Хэм не копал септиков и пустил себе пулю в голову в солнечном Ки-Уэст, штат Флорида.

      – Еще он говорил, что лучшей жизненной школой для писателя является тяжелое детство.

      – Тут мне повезло.

      – Так зачем ты роешь?

      – За деньги.

      – А как же твои авторские гонорары?

      Серега вздохнул.

      – Они имеют нехорошее свойство заканчиваться. А чувство голода никогда не уходит насовсем.

      – Писателям так мало платят? – ужаснулся я.

      – Смотря каким, – сказал Серега. – Хотя вам, потомственному олигарху, нас, бедную творческую интеллигенцию, никогда не понять.

      – Опять все пропил?

      – Нет, – гордо сказал Серега. – Не все. Большую часть проиграл в казино.

      – Орел.

      – А то, – сказал Серега. – Кстати, а ты хотел чего-нибудь или просто меня проведать приехал?

      – Хотел, – сказал я. – Не знаю, как бы тебе это объяснить, но… Короче, история долгая. Может быть, в дом зайдем?

      – Давай, – согласился Серега, спрыгивая с кольца. – Посидим, о делах наших скорбных покалякаем.

      Одно дело, когда ты участвуешь в чем-то непонятном, невероятном, во что очень трудно поверить. Поскольку ты во всем этом участвуешь сам, то рано или поздно тебя либо увезут в психушку, либо ты найдешь происходящему какое-то логичное объяснение. Ну пусть даже не слишком логичное. Главное, что оно тебя удовлетворяет.

      И совсем другое дело, когда ты эту историю рассказываешь человеку, в ней не участвующему. Например, Сереге.

      Мы сидели на кухне, где посреди грязной посуды, пустых упаковок быстрорастворимой лапши, бутылок пива, сигаретных пачек, дрелей, перфораторов и шуруповертов стоял новенький Серегин ноутбук, и я смотрел на лицо писателя-землекопа. Оно было непроницаемо, никаких эмоций не выражало и только и делало, что курило во всю ивановскую.

      – Это прямо сюжет для романа, – высказался Серега когда я закончил свой рассказ решением обратиться к нему за помощью. – Ты продашь мне идею или выступишь