.

тому служит положение евреев, часто селившихся на пограничных территориях, где они могли рассчитывать на относительно благонадежное существование в отличие от более устоявшихся условий центра13.

      Следует ли рассматривать фронтир как некую ограниченную в пространстве территорию, отмеченную на карте? Или все же надо учитывать его специфику как особенное стечение социальных обстоятельств? С учетом этих аспектов довольно широкое, но не критически расплывчатое определение может звучать так14: фронтир – это особый тип ситуации широкомасштабного, то есть не только регионального, текущего контакта, в ходе которого на некоторой конкретной территории взаимодействуют по меньшей мере два сообщества различного этнического происхождения и разной культурной ориентации, действуя большей частью в условиях угрозы насилия или его применения, причем взаимоотношения этих сообществ не подчиняются некоему единому, вышестоящему государственно-правовому регулированию. Одно из этих сообществ выступает в роли захватчика. Основной интерес членов общества завоевателей заключается в присвоении и эксплуатации территории и (или) ее природных ресурсов.

      Специфично для фронтиров то, что они являются результатом внешнего давления, которое носит характер в первую очередь частной инициативы и только во вторую может пользоваться поддержкой со стороны отдельных правительственных структур или империалистического государства в целом. Переселенец – это и не солдат, и не служащий. Для фронтира характерно состояние неустойчивости и высокой социальной нестабильности, которое порой может быть крайне затяжным. На начальном этапе контакта в ситуации фронтира друг другу противостоят как минимум два локальных сообщества (frontier societies), каждое из которых по-своему включено в инициированный извне процесс преобразования. В редких случаях «инклюзивного фронтира» (inclusive frontier) они проникают друг в друга, создавая смешанное (этнически расслоенное) общество, которое по причине своей «метизации» (métissage) существует в «подполье» господствующего белого протестантского общества, как это наблюдается прежде всего в Северной Америке15. Как правило, состояние нестабильного равновесия в определенный момент нарушается с ущербом для одной из сторон конфликта, которая в результате исключается из закрепляющегося (модернизирующего) социального контекста более сильного коллектива, что ведет за собой ограничение в правах и даже изгнание представителей слабой стороны. Промежуточной стадией на этом пути является экономическая зависимость слабой стороны от более сильной. В то время как пространства фронтиров были местом зарождения коммуникаций, например посредством развития пиджин-языков, и к тому же открывали возможности для обострения специфического культурного самосознания, главные направления конфликтов лежали не в культурной области. Во-первых, речь шла о захвате земель и обеспечении гарантии владения ими

13

McNeill, 1964.

14

Важные импульсы в этой связи: Lamar H., Thompson L. Comparative Frontier History // Idem, 1981, 3–13, в особенности 7f.; Marx, 2003; Nugent W. Comparing Wests and Frontiers // Milner et al., 1994, 803–833; Hennessy, 1978; Careless, 1989, 40.

15

Точка зрения «общей истории» (shared history) убедительно представлена в книге: West, 1998, здесь 13: «Фронтир никогда не служил размежеванию вещей. Здесь они существовали совместно» («The frontier never separated things. It brought things together»). Противоположный взгляд на фронтиры глобализированного мира как потенциально опасной ничейной территории содержится в исследовании: Bauman, 2002, 90–94.