Безмолвный Крик. Саша Хеллмейстер

– с опозданием. Во сколько начало?

      – В семь. – На слове «тусовка» мы с Дафной переглянулись.

      – Тогда к восьми приедем в самый раз, – одобрила Симона, подмигнула нам и вышла.

      Я вскинула брови и посмотрела на Дафну. Она пожала плечами.

      – Она принимает неплохие антидепрессанты. – Дафна открыла банку колы и отпила. – И они с отцом ходят к семейному психологу.

      Я поморщилась:

      – Сочувствую.

      – Да нет. Это лучше, чем слышать их постоянные крики и ругань. Джейсон хотя бы перестал царапать себя по ночам. Но нервный тик так и не прошёл.

      Родители у неё то расходились, то сходились, притом бурно, со скандалами и примирением. Дафна помолчала, уселась по-турецки на пушистый бежевый ковёр. Я неловко спросила:

      – А раньше царапал?

      – Да. Психолог сказала, это типа на нервной почве. Ну он так выражает свой стресс. Ма и па в начале лета снова разъехались. Но решили, что всё же гнать лошадей не стоит. И Джей очень переживал.

      Дафна опустила взгляд, и мне почудилось, рот у неё скривился, как если бы она хотела заплакать. Но она сдержалась.

      – Джею пришлось нелегко. Ему всего одиннадцать. – Она глотнула ещё колы. – Я могу кое о чём спросить?

      – Без проблем.

      Когда вот так спрашивают, становится очевидно, вопрос будет не из простых. Дафна отставила банку с лимонадом в сторону. Щёки у неё немного покраснели.

      – Когда умер твой отец. Хэлен… как она это перенесла?

      Я задумалась. Ответить вот так сразу было непросто. Может быть, потому что Хэлен вопреки ожиданиям оказалась очень стойкой.

      – Легче, чем мы с мамой боялись.

      – Она не переживала? Не появилось никаких вредных привычек?

      – Она не такая, как мы, – задумчиво сказала я. – Она больше похожа на отца. И она всегда была очень… сильной. Но с тех пор полюбила оставаться одна и вообще чаще стала уединяться. Думаю, она всё копит в себе, и однажды эту маленькую плотину прорвёт. Но я и сама была тогда почти спокойна. Я со всем смирилась.

      Дафна задумчиво уронила затылок на кровать. Я развела руками:

      – Ничего не могла поделать: меня будто заморозило. Когда он умер, я плакала, конечно, но, знаешь, не было никакой истерики, никакой страшной боли внутри. После похорон стало легче. Но у нас другое. Мы знали, что это случится. Вопрос был только – когда. А у вас всё сложно. Жизнь – штука посложнее смерти, потому что здесь всегда приходится над чем-то работать.

      Мы быстро перевели тему. Я старалась не вспоминать то время, Дафна больше не ворошила мои раны. Я, конечно, не рассказала, что никуда не делись одинокие слёзы в подушку, давящее чувство вины, похожее на могильную плиту, а иногда ночью или за завтраком – обычно в это время – мне становится так тошно, что хочется встать и заорать на весь мир и рассыпаться в пыль, чтобы никогда больше не чувствовать ни боли, ни разочарования, ни тоски, ни злости. Ничего. Вот только это и на десять процентов не отразит то, что я пережила – так зачем пытаться, если я всё привыкла