Самый лучший комсомолец. Том 7. Павел Смолин

кушетке рядом со мной маме:

      – Кабинет номер шесть.

      Хорошо, что я озаботился импортом сюда и в Хрущевск лангет – гипс неудобный: с ним ни помыться, ни почесаться, он натирает и, чего уж греха таить, пованивает.

      Кататься на лыжах было весело вплоть до того леденящего душу момента, когда я, не совладав с гормонами, засмотрелся на Танину подругу Любу – больно уж красивая – и на полном ходу влетел в дерево.

      Покинув кабинет, мы вышли в коридор, запустив следующего пострадавшего от зимних забав школьника с мамой, и родительница проинформировала Виталину:

      – Легко отделался, трещина в безымянном пальце, – вздохнула и задала мне классический мамин вопрос. – И как тебя угораздило?

      – Занятия зимними видами спорта требуют внимания и соблюдения техники безопасности, – ответил я.

      – Ну и что с ним делать? – хихикнула мама.

      – Холить и лелеять, – ответила Вилочка.

      Вот мне знак свыше – когда такая красота рядом почти 24/7, засматриваться на других грешно. Немного посидев в очереди – я что, особенный, чтобы вперед травмированных сверстников лезть? – мы с мамой зашли в шестой кабинет, где обменяли талончик на лангету и отправились домой.

      – Теперь на гитаре фиг поиграешь, – вздохнул я.

      – Найдется кому поиграть, – фыркнула мама и внезапно крепко меня обняла, нежно прошептав. – Хоть в больницу с тобой сходила как нормальная мать.

      – Самая лучшая мать! – поправил ее я.

      Родительница помогла мне застегнуть пальто, и мы на семейном «Москвиче» поехали домой, усадив Виталину за руль – мама села рядом со мной сзади, чтобы обнимать больного сыночка.

      Наша баня пускала дым в вечерние небеса, и объяснение этому дал нашедшийся дома, успевший переодеться в рубаху, брюки и шерстяные носки дед Паша:

      – Семен Кузьмич париться придет. Тебе с этим можно? – кивнул на руку.

      – У ребенка перелом, а тебя только работа волнует, – надулась на него мама.

      – И совершенно правильно! – заступился я за старшего Судоплатова. – Я ж не барышня кисейная, а комсомолец!

      – Во-о-от! – обрадовался дед Паша моей силе духа и хлопнул меня по плечу. – И не ребенок он давно, Наташ, а мужик, который такого повидать успел, сколько не всякий наш оперативник за службу видит.

      – Это еще хуже, – фыркнула мама, громко чмокнула меня в макушку, и в компании Виталины ушла в сторону детской – воспитывать тех детей, что еще можно спасти.

      – Идем, – зашагал дед в гостиную.

      С дедушкой поговорить я всегда рад, поэтому охотно пошел следом. Усевшись в кресло у камина – сейчас не горит, он же для понта и атмосферы, а тепло с лихвой обеспечивает батарея – дед достал из тумбочки деревянный футляр, из него – трубку и кисет…

      – Ты ж не куришь, – удивился я, занимая соседнее кресло.

      – А трубку и не курят, – ответил он, набивая чашу табаком. – Так, дым во рту погонять.

      – Под Сталина косишь, – догадался я.

      – А почему не под Шерлока Холмса? – спросил он.

      – Потому