Ne-bud-duroi.ru. Елена Афанасьева

в имении, помнится, тебе все Семушка больше нравился.

      Какая, право, странная. Понимает, понимает все, а потом как скажет неумное, будто и не мамá, а кто-то совсем глуповатый. Конечно же, Степушка, а кто еще?!

      – Может, муж у тебя другой будет? Мне в детстве тоже нравился мальчик, сосед по орловскому имению, Алешенька Незвицкий. Но замуж-то я за вашего отца пошла.

      – А если бы за Алешеньку? – подивилась Александринька. – Если бы за Алешеньку, а не за папиньку? У нас был бы другой папá? Или у тебя были бы другие детки? А мы бы тогда где были? У другой матушки? Вместе с папá или одни?

      Маменька снова смеется. Глаша уже стелет на полу перед кроватью круги кринолина. Александринька эти круги сосчитала, даром говорят, что она ленится в учении. А она вот сосчитала – восемнадцать целых обручей, один другого меньше, и еще семь половинок обручей, как буквица «Слово» – «С», чтобы маменька могла в свой кринолиновый колокольчик залезть. Ох, скоро и у нее будут платья с такими же восхитительными колокольчиками! Скоро-скоро! Ах, отчего же нельзя еще быстрее! Чтобы уже теперь носить такие же платья, как мамá!

      Мамá, будто маленькая девочка в игре, через край этих обручей перепрыгнула – в домике! И рассмеялась, не как мамы смеются, а как девочки – весело так, заливисто.

      – Хорошо, Александрин, что мы с тобою в девятнадцатом веке родились! Какие ужасные одеяния приходилось носить дамам в былые времена! В Мамонтовке на чердаке прапрабабушкины платья, в которых она ко двору императрицы Екатерины представлялась. Не влезть – корсеты как пыточные орудия. Еще и вместо легкого кринолина панье да виртюгали. Тягость неподъемная. А барышни в эдаком виде танцевать умудрялись…

      – …и романы крутить, – добавляет появившаяся в дверях матушкина сестра, княгиня Оленева. Ma tante сияет, будто сейчас на бал или с бала, даром что траурные плерезы на грогроновом платье. – Как они в эдакой-то крепости могли романы крутить и целоваться. Виртюгали, должно быть, били мужчин по ногам.

      Княгиня хохочет, но не так, как мамá, как-то глухо. А мамá густо краснеет.

      – Мон шер, умоляю тебя, при ребенке. Глаша, кликни Арину, пусть даст нам кофею.

      – А что ребенок?! Александрин уже юная барышня, лет через восемь – десять замуж. Пусть привыкает! Кринолин, спору нет, практично, – говорит ma tante, пощупав конструкцию, укрепляемую на маменькиной талии. Талия эта в последнее время отчего-то стала не так стройна, как прежде. – Но нет предела удобствам. Попомните мое слово, скоро мы будем ходить вовсе без широких подолов. Я никогда не ошибаюсь касательно моды. Свадебное платье Александрин будет уже прямое. Да я и сама другой раз стану только в прямом венчаться. Мне бы только сбросить красоту сию, – ma tante рукой касается своих плерез.

      Ну что такое ma tante сказала! Глупая она, что ли, в прямом венчаться. Ждешь-ждешь не дождешься, когда придет срок вместо обычной нижней юбки кринолин надеть, а тетушка туда же – прямое. Благодарю покорно! Сама пусть прямое носит!

      – La glace est rompue[2]. Я давеча в парижском журнале прочла,

2

Лед сломан (фр.).