Деревня. Ужасы на ночь. Хьюго Борх

звуки.

      – Мокошь за нами подсматривает, – и я кивнул на деревянного идола древней богини магии и колдовства, что любила стоять на пороге между миром живых и миром мёртвых.

      Она толкнула идола. На мгновение замешкалась и снова взлетела, как на батуте. В этот раз попытка ей удалась, – она запрыгнула мне на шею и наклонившись к моему лицу, жарко захватила своими губами мои губы, а потом зажала мой язык своим языком, и оттолкнула:

      – Не ходи ко мне, шельмец, я тебе вильми, да рогачем-то двину.

      – Знамо дело, с ухватом баба – хоть на медведя. Ночь наша, если утром будет Веселина.

      – А ты искал? Да? – она спрыгнула с меня, и протянула крынку с водой. – По льнищу пройди, может там.

      Никогда не пробовал такой вкусной воды, – напился, и лежал, распластавшись на полу. Она забралась задним местом на мое лицо. И начала тереться им, будто ее одолевала чесотка. Мое лицо утонуло в ее горячей промежности, и я потерял чувство реальности.

      Я смог сделать глубокий вдох, когда она выскочила из комнаты. Вернулась с охапкой душистых трав. Стала засыпать меня растениями, зачем-то, не знаю, зачем. Но на этот случай у нее были заготовлены наговоры. Поднялся пар, как в бане. Да мы и были в бане. От жаркого воздуха с меня ручьями лил пот. Трава намокла и сползала с меня плотными слоями. Тела я не чувствовал, хозяйку потерял из виду, – в глаза стекали струи воды, я не успевал их смахивать.

      …В сарафане она возилась у печи. Потом достала с припечка чугунок.

      – Лукиан! Я житники давиця пекла. Мой троежитник в пече послаще будет, отведай.

      Она обращалась ко мне, как к Лукиану, который сгинул давно. Если она Евлампия, то я участник зловещего сценария. Ведь супруги погибли молодыми.

      – Я не Лукиан.

      Она посмотрела мне то ли на рот, то ли на подбородок, и хмыкнула.

      – Тебе не стыдно было лезть в мою постель?

      – …

      Похоже ответа она не ждала, в движениях появилась нервозность, когда кормила меня с руки, отламывая кусок, макая его в сметану и закладывая мне в рот.

      Уделала меня в сметане, облизала, как кошка, вскочила и захохотала.

      Вернулась с кувшином воды или скорее отвара какого-то. Отпаивала меня.

      Я поглядывал в окно, я знал, что такие ночи любит Луна, не только призраки этого дома. Я услышал гармониста со своей веселой компанией.

      Тогда она запела:

      «На веселую беседу

      Дроли не явилися:

      Они шли через болото —

      Клюквой подавилися».

      – Морочишь меня. Говорю же тебе, гармонь за деревню не ходила. Гармонь на беседках была. В большой избе народ собрался, а ее не было. И домой не вернулась.

      – Ты спрашивал про кровь на ее цепеце, это она порезалась от волнения перед свиданием с тобой. Она как чувствовала твой азарт.

      – Евлампия, я сделаю все, что ты скажешь, – только отпусти ее.

      – Гаси лучину!

      – Но на беседках я и тебя не видел.

      – А я не цепляю на себя блудные взгляды.

      – А другие взгляды цепляешь? Тебя видят, как ворону, клюющую кишки от забитого кабана, тебя видят,